Достоевский о началах русской народной самобытности

 

«Мерило народа не то, каков он есть, а то, что он считает прекрасным и истинным».

В этом был убежден Ф.М. Достоевский, лучше других познавший и бездны русской души, и вершины русского духа.

Сегодня день рождения великого писателя.

Он родился 30 октября – по юлианскому календарю; в пересчете на григорианский календарь этот день в нынешнем столетии падает на 12 ноября (а не на 11-е, как ошибочно считается).

Отмечая рождение писателя, никогда не сомневавшегося в великом предназначении русского народа, портал «Православие.ру» публикует статью Александра Васильевича Моторина, доктора филологических наук, профессора, заведующего секцией нравственного и эстетического воспитания Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого.

Полный расцвет творчества Ф.М. Достоевского знаменательно совпадает с приобщением к старорусской жизни – в географическом и духовном пространстве.

С мая 1872 года писатель подолгу живет на земле Старой Руссы, углубляясь в постижение старых, но и вечно новых начал русской почвы, народности.

Между прочим, это сказалось в существенном преображении творческой установки:

с 1873 года Достоевский начинает «Дневник писателя» и ведет его, выпуская в свет с перерывами вплоть до января 1881 года – почти до самой своей кончины.

Перерывы в работе над «Дневником» по сути таковыми не являются.

Большие итоговые романы «Подросток» (1874–1875) и «Братья Карамазовы» (1878–1879) можно и должно рассматривать как притчевые включения в ткань творческого Дневника жизни, наподобие непосредственно помещенных в «Дневник писателя» малых произведений («Мальчик у Христа на елке», «Бобок», «Сон смешного человека», «Кроткая»).

В сопроводительных дневниковых пояснениях к этому роду произведений Достоевский указывает на их особую художественность:

правдивость, почти не вымышленность, приближающуюся к творческому заданию самого «Дневника»:

писать «о виденном, слышанном и прочитанном» (Дневник писателя. 1876. Март).

При таком подходе даже в большом романе начало художественного вымысла, воображения отчасти погашается стремлением к образному осмыслению действительного жизненного опыта, подлинного личного переживания.

Таким образом, зрелый Достоевский в значительной мере вернулся к одному из коренных начал русского самосознания: к словесному творчеству, свободному от личного произвола художника, от магической игры воображения, от искушения создавать и навязывать большому Божиему миру свой собственный мир, свою правду.

Это творчество летописное, молитвенное, проповедническое, богослужебное, всегда в той или иной мере пророческое (не столько в смысле предсказания будущего, хотя и это неизбежно, сколько в смысле духовного богообщения, исполнения Божией воли).

Многие современники признавали в Достоевском черты пророка, и сам он, несомненно, стремился в последние годы жизни к такому предназначению как единственно истинному для писателя (потому и любил на склоне лет принародно читать стихотворение А.С. Пушкина «Пророк»).

Именно в этом пророческом, летописно-дневниковом завершении и совершенстве творческой жизни писатель с особенной ясностью осознал и обозначил свою главную цель и задачу: «Главная цель “Дневника” пока состояла в том, чтобы по возможности разъяснять идею о нашей национальной духовной самостоятельности и указывать ее по возможности в текущих представляющих фактах» (Дневник писателя. 1876. Декабрь. – XXIV, 61).

Русскую народную самобытность Достоевский рассматривает с двух основных сторон:

со стороны ее вечных, неколебимых «начал», или «идеалов», и со стороны современного, текущего отступления от этих начал – совращения, развращения русской души в лице многих «желающих совратиться» (Дневник писателя. 1876. Апрель. – XXII, 130).

Писатель верит, что пока существуют начала, существует и народ и ничто не может его уничтожить, поскольку начала его жизни вечны, разве что он сам (или какая-то часть его) откажется от самого себя, предаст себя в руки врага Божиего и человеческого.

Но и в этом печальном случае народ, будучи соборной личностью, сотворенной для вечной жизни, не исчезнет, а расколется на две доли, точнее – уже на два разных народа, один из которых унаследует вечную райскую жизнь с Богом, другой – вечное адское умирание с сатаною, согласно евангельской притче Христа о Своем Втором пришествии и Страшном суде над народами-языками (см.: Мф. 25: 31–46).

На этой притче строится вся православная историософия, сторонником которой оказывается Достоевский: каждый народ, как и каждый отдельный человек, сотворен не только для временной, но и для вечной жизни и всегда пребывает в ответе перед Богом за свои земные помыслы, слова и деяния.

В февральском «Дневнике писателя» 1876 года о народных началах говорится так:

«Наш народ хоть и объят развратом, а теперь даже больше чем когда-либо, но никогда еще в нем не было безначалия…

А идеалы в народе есть и сильные, а ведь это главное:

переменятся обстоятельства, улучшится дело, и разврат, может быть, и соскочит с народа, а светлые-то начала все-таки в нем останутся незыблемее и святее, чем когда-либо прежде» (XXII, 41).

Идеальные русские начала сложились и утвердились за века страданий ради Христа и выразились в «простодушии, чистоте, кротости, широкости ума и незлобии» (XXII, 44), в желании послужить ближнему своему, а в конечном счете – Господу Богу.

«Знает же народ Христа Бога своего, может быть, еще лучше нашего, хоть и не учился в школе.

Знает – потому что во много веков перенес много страданий, и в горе своем всегда, с начала и до наших дней, слыхивал об этом Боге-Христе своем от святых своих, работавших на народ и стоявших за землю русскую до положения жизни, от тех самых святых, которых чтит народ доселе, помнит имена их и у гробов их молится» (XXII, 113).

Идеалы русского народа «сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони» (XXII, 43); «его исторические идеалы» – это, прежде всего, святые подвижники, «да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают!» (XXII, 43).

Многие из них были первыми и лучшими писателями нашими (от Феодосия Печерского до Тихона Задонского).

Светлые русские начала отразились и в образах новой словесности – той ее части, которая унаследовала достоинства словесности древнерусской:

«все, что в ней есть истинно прекрасного, то все взято из народа» (XXII, 43).

Самый чистый и глубокий источник русского народного духа – православное монашество, к которому старец Зосима в «Братьях Карамазовых» обращается с поучением: «Берегите же народ и оберегайте сердце его.

В тишине воспитайте его.

Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ – богоносец» (XIV, 294).

Именно из среды монашества, напоминает Достоевский устами старца Зосимы, «издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь?..

Русский же монастырь искони был с народом» (XIV, 294).

Лучшие представители народа вопреки подавляющей все духовное мирской среде находят в себе силы, чтобы уйти в монастырь и уже там обрести благодатные сверхчеловеческие силы для поддержки падающего мира.

Кто-то эту поддержку оказывает, не покидая монастырь, подобно старцу Зосиме, а кто-то, подобно Алеше Карамазову, – возвращаясь из монастыря в мир.

Сам старец Зосима благословил Алешу на это возвращение в мир:

«Мыслю о тебе так: изыдешь из стен сих, а в миру пребудешь как инок» (XIV, 259).

Крестьянка мнет лен. Пермской губ. Фото С. М. Прокудина-Горского. 1910 г.

Среди носителей народных начал в современности Достоевский особо отмечает русских женщин, непосредственно связанных с продолжением народа в поколениях и с воспитанием народной души от младенчества.

«Русский человек в эти последние десятилетия страшно поддался разврату стяжания, цинизма, материализма; женщина же осталась гораздо более его верна чистому поклонению идее, служению идее» (XXIII, 28); «в ней заключена одна наша огромная надежда, один из залогов нашего обновления» (XXIII, 28).

Поэтому на страницах «Дневника» и в художественных произведениях писатель тщательно исследует женские судьбы, особенно те обстоятельства, в которых женщина лишается права на семью, на рождение и воспитание детей.

Этому искажению женской доли способствует общее давление разлагающейся, «варварской» западной культуры нового времени, и в частности деятельность судов, часто неправедных, с точки зрения русских представлений о справедливости.

В целом «руссизм», «русскую правду», «русскую особь», «русское начало» (XXIII, 40) Достоевский в зрелые творческие годы определил как производные от «русского духа» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 40), понимая под «духом» веру православную и язык как неповторимо русское выражение этой веры.

Отсюда повышенное внимание писателя к жизни родного языка (см., например, «Дневник писателя» за 1876 год, июль–август, гл. 3, разд. «Русский или французский язык?» и «На каком языке говорить будущему столпу своей родины?»).

Отсюда же и непрестанное внимание к состоянию православной веры в России (это один из основных вопросов в «Дневнике писателя», а также в крупных художественных произведениях – от «Преступления и наказания» до «Братьев Карамазовых»).

По Достоевскому, «отрицающий народность отрицает и веру.

Именно у нас это так, ибо у нас вся народность основана на христианстве» (письмо А.Ф. Благонравову от 19 декабря 1880 г. – XXX. Кн. 1, 236).

Достоевский уверен, что Россия «несет внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше, – Православие, что она – хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 46).

Отсюда проистекает высшее предназначение русского народа как истинно православного – ненасильственное примирение всех народов в правой вере, причем с сохранением духовного своеобразия, языка каждого народа: «…назначение и роль эта не похожи на таковые же у других народов, ибо там каждая народная личность живет единственно для себя и в себя, а мы начнем теперь, когда пришло время, именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения.

И это вовсе не позорно, напротив – в этом величие наше…

Кто хочет быть выше всех в Царствии Божием – стань всем слугой» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 47).

Эта мысль станет любимой у Достоевского и получит полное развитие в «Дневнике писателя» за 1880 год.

Русские представляются писателю неким всеобъемлющим духовным единством, способным воспринимать качества всех прочих народов, понимать их «особь» и в то же время оставаться самим собой: «…всечеловечность есть главнейшая личная черта и назначение русского» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 31).

Россия как прообраз подлинного воссоединения народов противостоит в понимании Достоевского «Европе» и «Соединенным Американским Штатам» как образцам внешнего единства, за которым скрыто стремление народов к взаимному подавлению, к возвышению за счет других: «…Россия… есть нечто совсем самостоятельное и особенное, на Европу совсем не похожее и само по себе серьезное» (XXIII, 43); единение под защитой России «будет не одно лишь политическое единение и уж совсем не для политического захвата и насилия – как и представить не может иначе Европа; и не во имя лишь торгашества, личных выгод и вечных и все тех же обоготворенных пороков, под видом официального христианства… Нет, это будет настоящее воздвижение Христовой истины, сохраняющейся на Востоке, настоящее новое воздвижение Креста Христова и окончательное слово Православия, во главе которого давно уже стоит Россия» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 50).

Историософскому взгляду Достоевского являются три основных современных способа и образа устроения человеческой жизни на земле: православно-русский, восточно-мусульманский и западноевропейский.

У каждого способа глубокие исторические корни.

Каждый способ порождает соответствующий сверхнарод как особого рода объединение отдельных народов, связанных общим духом и верой, но несколько по-разному выражающих это общее духовное достояние на своих отдельных языках.

У каждого сверхнарода в отдельные исторические эпохи преобладает один язык для выражения духовных ценностей и международного общения.

Перемены в этом языке существенно связаны с переменами общего духа данного сверхнарода.

Православный, а в современных условиях – русский по преимуществу, способ обустройства жизни восходит к первобытной, до-потопной библейской праведности и ее преображающему возрождению в христианстве.

Достоевскому близка романтическая мысль о том, что русский народ-«богоносец», как и славяне в целом, еще в своем язычестве сохранил некие черты первобытной праведности, которые, будучи преображенными христианским духом, удержались и после принятия Крещения.

Знаменательно, что буквально последней цельной мыслью Алеши Карамазова в последнем романе писателя стала именно мысль о таком преемстве между языческой (точнее – первобытной, сохранившейся в язычестве) и православной праведностью, причем преемстве в исключительно важном для жизни народа погребальном обряде, напутствующем из временной жизни в вечную (и мысль эта прозвучала после исповедания веры в воскресение мертвых для вечной жизни): «Ну, а теперь кончим речи и пойдем на его поминки. Не смущайтесь, что блины будем есть. Это ведь старинное, вечное, и тут есть хорошее» (XV, 197).

Православно-русский способ жизнеустройства писатель подробно описывает в «Дневнике» и сопутствующих художественных произведениях, рассматривая его в противоборстве с другими.

Этому образу жизни особенно свойственно признание вечного достоинства и неповторимой самобытности каждого малого народа, входящего в состав данного духовного сверхъединства.

Все народы рассматриваются как братья в общей семье.

Именно этот способ жизни Достоевский считает богоданным и подлинно человечным, а потому и достойным распространения на все человечество, на все мироздание.

Такую свою веру в расширяющееся влияние русского духа он с особенной силой подтвердил в речи о Пушкине, помещенной в «Дневнике» на самом исходе жизни.

Правда, это светлое убеждение отчасти противоречило трагической эсхатологии самого Православия, на что указал еще К. Леонтьев, назвавший Достоевского представителем «розового христианства».

Исламский сверхнарод (в таких его проявлениях, как российские татары-мусульмане и балканские турки) Достоевский рассматривает бегло и по сути не вычленяет его из состава западного сверхнарода, усматривая между ними общие родовые черты духа, способствующие и внешнему союзническому их противостоянию православной России и подопечным ей православным народам в ходе последних Крымской и Балканской войн.

Для этого сверхнарода, в современном проявлении преимущественно западного, а по происхождению скорее ближневосточного, свойственно всепоглощающее стремление к земному господству, духовному и овеществленному. Это стремление побуждает к смесительному слиянию отдельных соучаствующих народов в общем составе, причем сильнейший из народов в определенную эпоху стремится подавить, поглотить другие народы, навязав им свой собственный язык.

Поскольку вполне подавить другие народы чрезвычайно трудно, внутри западно-восточного сверхнарода постоянно сохраняется напряжение междоусобного противоборства, самоубийственная устремленность к насилию всех над всеми не только по отношению к чужим, но и к своим, которые оказываются по сути чужими на пути к господству.

Наибольшее напряжение наблюдается при этом между арабо-мусульманским и западноевропейским сообществами (причем западноевропейская составная исторически включила в себя новое иудейство христианского времени).

Корнями своими западно-восточный сверхнарод восходит к первым проявлениям магического богоотступничества, отказа от первобытной праведности, что, согласно библейскому преданию, увенчалось вавилонским столпотворением.

В последующем существовании магического сверхнарода наблюдаются постоянные попытки воссоединения своих сил, в частности путем воссоздания некогда единого, а затем «смешанного» Богом (Быт. 11: 9) языка человечества (воссоединение при этом чают достичь путем обратного, словно бы алхимического смешения разрозненных частей).

В условиях современной европейской жизни эту столпотворительную нововавилонскую устремленность Достоевский усматривает, прежде всего, в католичестве, а в протестантском раздоре – очередное неизбежное наказание за магическую гордыню (Дневник писателя. 1876. Март).

Другой полюс западного сознания – социалистическое учение – также скрывает в себе нововавилонскую магию, «ибо социализм есть не только рабочий вопрос или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю» (слова автора-повествователя в «Братьях Карамазовых». – XIV, 25).

Таким образом, Достоевский описывает по сути два современных сверхнарода: магический и православно-мистический. В жизни современной России он с горечью наблюдает признаки частичной пораженности магическим духом, наиболее полно выраженным на Западе Европы.

В результате этой зараженности русский народ переживает состояние, близкое к расколу и дальнейшему бесконечному раздроблению, чреватому отказом от богоизбранности, самоуничтожением в притязании на человекобожество.

Дробление, как и на Западе, сочетается с попытками обновляющего воссоединения разрозненных частей путем их произвольного смешения.

В «Подростке» (1875) Крафт, с немецкой дотошностью изучавший признаки самораспада России, представляет логическую цепочку изменений в народной душе: люди становятся «помешанными», утрачивают «нравственные идеи» и в своей душевной смешанности, замешательстве безлико усредняются до «золотой середины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к делу и потребности всего готового» (XIII, 54).

И после этого рассуждения он, казалось бы, неожиданно заключает: «Безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь» (XIII, 54).

Возникающий здесь образ отрыва от почвы, от корней народного духа и, как следствие, измельчания растительно-жизненных сил народа (могучий лес – степная трава) вновь является уже в «Дневнике писателя» (1876. Июнь), где причиной гибельных изменений, измены народа собственному духу указывается подпадение чарам мнимо гуманной западной цивилизации: «Кто-то сострил в нынешнем либеральном духе, что нет худа без добра и что если и сведут весь русский лес, то все же останется хоть та выгода, что окончательно уничтожится телесное наказание розгами» (XXIII, 41).

Достоевский наблюдает, как, покоряясь обаянию западной цивилизации, изменяя языку и вере, некоторые образованные «русские» люди «теряли последнее русское чутье свое, теряли русскую личность свою» и «становились разрушителями России, врагами России!» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 43).

С другой стороны, он наблюдает, как выходцы из других народов в России становятся русскими по духу, а значит и по существу.

Наблюдает он и сложные переходные случаи, как, например, в романе «Подросток», где немец Крафт, считавший себя уже русским, по словам и делам оказывается все-таки нерусским; или как в «Преступлении и наказании», где русский по происхождению Раскольников изменяет вере своего народа и служит именно расколу народного единства, но затем раскаивается.

Крафт в «Подростке», оставаясь в глубине души логически рассуждающим и магически настроенным немцем, закономерно заканчивает жизнь самоубийством – венцом магической гордыни.

Как большинство немцев, он уповает на воплощенную народную силу – его фамилия и означает в переводе с немецкого «сила» (позже, в «Дневнике» 1876 года, Достоевский несколько страниц и даже особую главку посвящает «воинственности немцев»).

Крафт разделяет народы по их могуществу на главные и второстепенные.

Он исписал «тетрадь ученых выводов о том, что русские – порода людей второстепенная, на основании френологии, краниологии и даже математики, и что, стало быть, в качестве русского совсем не стоит жить» (XIII, 135).

Полагался он и на «филиологию» с ее данными (XIII, 45).

Здесь сказалось свойственное германскому (и шире – общемагическому) сознанию упование на родо-кровную основу народного единства и на божественное могущество человеческого духа.

Судьба Крафта – это предсказание исторической трагедии немецкого народа, в которой, впрочем, лишь частным образом отразилась очередная трагедия магического сверхнарода.

С Крафтом в романе спорят (или косвенно сопоставляются) представители других течений в русской прозападной интеллигенции: левые (социалисты, либералы), правые (консерваторы).

Однако, по Достоевскому, все их убеждения – от родо-кровной магии германского образца до космополитического либерализма – сходны в своем отрицании великого исторического предназначения русского народа и в своей пораженности общим западным духом, хотя и в разной степени поражены им.

Этот дух получил в XX веке наименование «фашизма», и Достоевский, подобно другому пророку русского слова Ф.И. Тютчеву (в его собственных размышлениях о Западе), предусмотрительно указал на эту родовую черту – не только в «Подростке», но и в «Дневнике» 1876 года (Март), где увлеченную Западом русскую интеллигенцию он описал посредством будущей «фашистской» символики, имеющей древнеримские корни: «Одним словом, хоть и старо сравнение, но наше русское интеллигентное общество всего более напоминает собою тот древний пучок прутьев, который только и крепок, пока прутья связаны вместе, но чуть лишь разогнута связь, то весь пучок разлетится на множество чрезвычайно слабых былинок, которые разнесет первый ветер. Так вот этот-то пук у нас теперь и рассыпался» (XXII, 83).

Здесь подразумевается римский символ государственной власти – пучок прутьев с секирой (лат. fascis – «связка, пучок»; откуда итальянское fascio – тот же «пучок» с секирой, ставший в XX веке знаком фашизма).

Единство подлинного русского народа, в отличие от мнимого и самораспадающегося единства обращенной к Западу интеллигенции, Достоевский не описывает в понятиях пучка и секиры.

А саму интеллигенцию в ее духовном отщепенстве и с ее стремлением насильственного воздействия на народ он именует неким обособившимся «народиком»: «Оказывается, что мы, то есть интеллигентные слои нашего общества, теперь какой-то уж совсем чужой народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность, и вот, оказывается, теперь даже и с желанием своей собственной веры» (Дневник писателя. 1876. Март. – XXII, 98).

Эта интеллигентская вера находит выражение в разнообразных ересях и сектах древнего и нового толка.

Особенно опасным новообразованием писатель считает спиритизм – прямое уже поклонение духам зла, и он неоднократно возвращается к описанию этого явления на страницах «Дневника».

Даже возрастающий атеизм Достоевский рассматривает в «Подростке» как новую веру западного происхождения, а самоорганизацию атеистов – как новую церковь, причем в «Дневнике» 1876 года (Март) замечает, что в своем романе предвидел возникновение действительной «церкви атеистов» в Англии (XXII, 98).

Внутри русской интеллигенции писатель различает две степени отпадения от своего народа.

Совсем отпавший «народик» – это «консерваторы» западного толка, те, кто защищает устои западного общественного устройства и, таким образом, сознательно и полностью порывает с русским духом и своей родиной.

Они закономерно заканчивают переходом в католичество – наиболее мощное в то время проявление западного духа.

«Итак, вот что значило перемолоться из русского в настоящего европейца, сделаться уже настоящим сыном цивилизации» (XXIII, 43); именно эти отщепенцы «теряли последнее русское чутье свое, теряли русскую личность свою, теряли язык свой, меняли родину, и если не переходили в иностранные подданства, то, по крайней мере, оставались в Европе целыми поколениями» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 43).

Другие русские западники – либералы и социалисты – увлекаются теми устремлениями западного духа, которые направлены на разрушение любого прежнего жизнеустройства, в том числе и породившего их западного (Дневник писателя. 1876. Июнь).

Достоевский замечает «парадокс»: те из подобных отступников, которые не становятся скорыми жертвами собственного самоубийственного убеждения, выживают и возвращаются к истокам, началам родной духовности, становясь сознательными врагами западного миропорядка и защитниками русского образа жизни (XXIII, 38–40).

В данной части своих рассуждений и художественных созерцаний Достоевский предсказал противоречивый ход русской истории после 1917 года.

Мысли о противоречиях современной русской жизни развиваются не только в дневниковом повествовании, но и в художественной ткани «Подростка», в частности посредством сложного образа Версилова – образцового отщепенца-скитальца, во многом разорвавшего в своей душе и в отношениях с близкими скрепы народного духа.

Он уже неправославен, а по слухам, живя на Западе, «в католичество перешел» (князь Сокольский. – XIII, 31).

Однако слухи противоречивы.

Сам Версилов уклончиво подтверждает свое былое искушение католицизмом: «о Боге их тосковал» (XIII, 378), – но и признает итоговую либеральность своей веры: – «я… философский деист, как вся наша тысяча» (XIII, 379).

Его эсхатологические предчувствия отчасти напоминают православные.

Впрочем, отмечая нарастание вавилонско-магических антихристианских проявлений в жизни человечества, он не видит охранительного значения православного царства.

Он обещает Макару Ивановичу венчаться, когда тот умрет, с Софьей и никак не решается это сделать.

Его внутренний надлом выражается в испещрении русской речи иностранными словами.

Эта противоречивость выражена в латинской по происхождению фамилии: от versatio (позднелат. versio) – «вращение, обращение, изменчивость, поворот, возвращение».

Он однажды сказал по-французски: «Мы всегда возвращаемся» (XIII, 104).

В его жизни это проявляется и как прохождение полного (но не единственного) круга логических доказательств («версия»), и как намечающийся возврат к собственным народным истокам (православно-русским).

Он так и остается в своем болезненном расщеплении, раздвоении, кружении духа, но эта болезнь отцов, поставившая народное самосознание на грань распада, как показывает Достоевский, все-таки преодолевается подрастающим поколением детей – «подростков».

Великорецкий крестный ход. Фото: Владимир Ештокин

В целом наблюдения писателя в дневнике и последних романах позволяют ему заключить, что давние надежды Запада на уничтожение начал русского самосознания, надежды на «политическое и социальное разложение русского общества как национальности» вновь и вновь опровергаются подъемом православной веры, когда народ обретает в бедах и напастях общее «православное дело» (Дневник писателя. 1876. Июль–август. – XXIII, 102).

В новое смутное время неистребимая народная нравственность помогает типичному русскому «подростку» выдерживать искушение самой что ни на есть западной идеей Ротшильдова богатства, и словно бы в награду он заранее получает от всезнающего автора фамилию князя, основавшего Москву – будущий Третий Рим (не кровная, а духовная причастность к роду избранных строителей державы здесь указывается).

Другой такой же подросток, Алеша Карамазов, глубоко проникается духом православного монашества и возвращается в мир «твердым на всю жизнь бойцом», чтобы защищать начала народной нравственности и веры.

 

http://www.pokaianie.ru/guestbook

 

21 декабря 1906 года после окончания Божественной литургии на пороге храма клиники Института экспериментальной медицины был убит градоначальник Санкт-Петербурга Владимир Федорович фон дер Лауниц. Его духовник протоиерей Константин Богоявленский записал тогда: «Убили идеально честного человека, доброго, примерного семьянина, верного и прямого слугу царя, редкого, горячего патриота. Убили именно за эти, дорогие всем русским чисто характерные русские качества и черты».

Владимир Федорович фон дер Лауниц

О В.Ф. фон дер Лаунице рассказывает историк Владимир Соколов-Лермонтов, преподаватель художественного училища в Ставрополе:

– Многие современные исследователи пишут о том, что трагедия России начала XX века заключалась в том, что между государем и народом оказалась прослойка людей, чуждых и государю, и народу, и России. И вот на этих людях лежит ответственность за то, что произошло. Они присягали государю на верность, он дал им всё: звания, чины, награды – только служите России. А они оказались предателями России. История не терпит сослагательного наклонения, но думается, что если бы Владимир Федорович был в 1917 году рядом с государем, то в царском дневнике никогда не появились бы горькие слова: «Всюду измена, трусость и обман».

За десять лет до этого, 22 мая 1906 года, Владимир Федорович запишет: «Тяжелое лихолетье приходится нам переживать. Обезумевшие, опьяненные успехом враги нашей настрадавшейся Родины усиленно продолжают свою дьявольскую пропаганду. Всё им позволено, всё им на руку: подлоги, ложь, клевета, убийства, террор, подкуп – это их лозунги. Под рукоплескания с толку сбитой толпы хулиганов, принимаемой за русский народ, провозглашаются возмутительные воззвания. Неустанно повторяю: велик Бог земли Русской, – и с глубокою верою и надеждою взираю на будущее России. С нами Бог!»

***

Владимир Федорович фон дер Лауниц

Фон дер Лауниц немного прожил: 50 лет – для любого государственного человека возраст расцвета. Он происходил из древнего прибалтийского рода. Его предки впервые появились в России, когда женой Великого Московского князя стала наследница византийского престола принцесса София Палеолог, и один из его предков сопровождал ее. В эпоху Иоанна Грозного и позднее Лауницы упоминаются в числе служилого дворянства. Отец Владимира Федоровича, кадровый военный, генерал, участвовал во всех войнах, которые Россия вела в середине XIX века: это и Польская компания, и Русско-турецкие войны. Сына с детства он готовил к воинской службе. Владимир Федорович окончил Пажеский корпус в Петербурге, участвовал в Русско-турецкой войне, а после возвращения жил как помещик, занимаясь землей, был предводителем дворянства в Харьковской области, где находилось имение его супруги, Марии Александровны. В конце XIX века его призвали на государственную службу.Россия вступала в новый период своего бытия, и потребность в людях, способных к государственному служению, была велика. Первоначально фон дер Лауница назначили вице-губернатором Архангельской губернии. А спустя год и семь месяцев перевели по указу императора Николая II на пост губернатора Тамбовской губернии. Там он занимался строительством храмов, открывал школы. Он, человек, который по положению был далек от народа, по-настоящему был близок к нему – не как современные политики, которые приезжают обозначиться в толпе людей, а незаметно участвовал в жизни – оказывал материальную помощь, духовную поддержку, ходил по ночлежным домам, многих устраивал на работу. Когда его убили, тамбовские ночлежники прислали ему в знак благодарности венок.

Самое главное деяние Владимира Федоровича на посту губернатора Тамбова – это организация прославления преподобного Серафима Саровского. Саровские торжества были своеобразным переломным событием в истории России. После них начался новый период. По России прокатилась первая русская революция. Конечно, волнения были и раньше, и очень интересно Владимир Федорович реагировал на них. В нем удивительным образом сочетались милосердие и забота о людях, а с другой стороны, если речь шла о понятиях государственного масштаба, он мог быть твердым, действовал бескомпромиссно. Как человек, облеченный властью, он понимал, какая на нем лежит ответственность.

Губернатором соседней с Тамбовом Саратовской губернии был Петр Аркадьевич Столыпин, либерал-демократ по своим взглядам. Владимир Федорович стоял на почвеннических позициях, укорененных в истории России. И поэтому события, связанные с крестьянскими волнениями, развивались в этих губерниях по-разному. Владимир Федорович считал, что крестьяне сами по себе не являются виновниками (виноваты те, кто их подзадоривает), а значит, они в лице власти должны увидеть определенность и твердость действий. Там, где, как в Саратовской губернии, административные органы вступали в переговоры с поджигателями, всё кончалось большими беспорядками и даже кровью. Там же, где власть действовала решительно и лишала заговорщиков того статуса, который они хотели себе придать, жертв было меньше. Например, тогда по Тамбовской губернии ездили агитаторы, подбивали крестьян поджигать усадьбы, воровать у соседних сел хлеб. Многие крестьяне не хотели этого делать, но толпа увлекала. И вот Владимир Федорович отправился в одно из сел, охваченных беспорядками (есть подробное описание в книге священника этого села). Первое, что он сделал, пошел в храм и молился за богослужением. Затем все собрались на площади, и губернатор беседовал с мужиками, после чего они встали перед ним на колени: «Прости, бес нас попутал, мы всё вернем». Крестьяне всё вернули, а губернатор их, раскаявшихся, защитил и не стал наказывать.

Император Николай II с членами Августейшей фамилии несут мощи прп. Серафима

Во время Саровских торжеств, когда у Владимира Федоровича была возможность общаться с государем, сильнее всего обнаружилась общность их мировоззрения. Россия должна была выбирать свое будущее. Петр Аркадьевич Столыпин думал вести Россию по западническому пути: работа с Думой, конституционная монархия. Это отрицало важный принцип государственного устройства: ведь монарх – не тот, кого выбирает народ, монарх – отец народа. Власть, которая выбирается снизу, не может быть сакральной, она лишена духовного смысла. Именно царская власть, ничем не ограниченная, как власть отца над детьми, – это и есть в понимании традиционной русской культуры власть, которая ведет людей к Богу. Ограничивать эту власть всё равно что ограничивать власть отца над сыном. В этом смысле почвенническая позиция фон дер Лауница была близка императору.

– В чем заключалось почвенничество фон дер Лауница?

– Владимир Федорович с детства был укоренен в глубинах народной жизни. С малых лет он вырос среди крестьянских мальчишек (его родители видели в этой дружбе важный воспитательный момент) и через всю жизнь пронес убеждение, что русский крестьянин – опора престола, стержень государства. Он испытывал огромную личную тягу к народу. До сих пор у потомков крестьян его поместья хранится память о его благодеяниях: этой семье он подарил корову (когда их собственная корова пала); с теми, кто у него работал, всегда находил время, будучи губернатором, разделить трапезу. Я думаю, в этом смысле личность Владимира Федоровича поучительна. Сегодня мы видим руководителей, которые пытаются общаться с простым народом, но это выходит очень неестественно. А там не было никакой «игры в доброго барина», просто совершенно искреннее стремление к человеку, при этом каждый оставался самим собой.

В начале XX века работал крупный русский экономист Сергей Федорович Шарапов – личность сейчас наполовину забытая. Шарапов предложил альтернативную столыпинской концепцию экономического развития России. Столыпин стоял за ликвидацию общины, потому что она, дескать, себя изжила, и в этом видел способ остановить революционный пожар. Но что это значило? Это значило, что те связи, которые формировались на протяжении тысячи лет на Руси, рушились. Как жила русская сельская община? Как семья: у кого-то сгорел дом – собрались, построили дом. А Столыпин говорил: «Нет, сейчас так уже жить нельзя. Нужно, чтобы человек почувствовал себя единоличным хозяином» (но при этом никто не знал, как будет дальше вести себя Россия при последствиях этой реформы). А фон дер Лауниц придерживался взглядов Шарапова, который говорил, что нужно возродить общину на новом уровне. Ее сердцевиной должен стать церковный приход, в рамках которого соберутся и «князья», и «крестьяне», и каждый своим служением станет участвовать в государственном строительстве. К сожалению, столыпинская реформа не учитывала духовную составляющую, а русский народ никогда не сможет без нее обойтись.

Валентин Серов. Портрет Императора Николая II. 1900 г.

И вот, когда в своей губернии фон дер Лауниц сделал уже всё, что мог, государь предложил ему место петербургского градоначальника. Естественно, первое движение у Владимира Федоровича было отказаться: он не был карьерным человеком. Но государь сказал ему: «Воля ваша, но это моя личная просьба». После таких слов отказываться было невозможно. И он уехал в Петербург, где попал в совершенно враждебную среду чиновников. Это была «сплоченная организация», которая прикрывала друг друга, при этом им был абсолютно не важен результат их деятельности. Кроме того, после революции были даны всяческие свободы: слова, выборов, совести, печати – полный разгул демократии, который мы видим и сегодня, – игорные клубы… И единственное, что он смог успеть, – это навести в столице относительный порядок. В каком смысле? Человек совершил преступление – за это преступление он должен был держать ответ. Фон дер Лауниц боролся, насколько мог (учитывая то, что по закону было нельзя закрывать игорные заведения), за общественную нравственность. Ну и, естественно, он столкнулся со страшными интригами, и многие источники косвенно, но определенно свидетельствуют о том, что его убийство не было заговором революционной шайки: у убийцы были иные покровители. Смотрите: полицейская охрана была снята как раз тогда, когда фон дер Лауниц приехал и ее должны были, наоборот, усилить; попал в руки преступников номерной пригласительный билет и т.д. Накануне гибели он вел разговор с некоторыми из своих подчиненных о том, что приготовлено всё необходимое для проведения важных арестов, которые, как он считал, должны были сотрясти всю Россию. Он вышел на тех людей, которые были ключевыми фигурами в разрушительном процессе и одной рукой поддерживали большевистское движение, другой – анархистов, третьей – другие партии, финансировали всех понемножку, чтобы русский пожар разгорелся.Убийство произошло на освящении храма при Первом медицинском экспериментальном институте Петербурга (это клиника кожных болезней в честь мученицы Александры). Утром перед тем, как он должен был ехать на освящение лечебницы, в его кабинете раздался телефонный звонок, и неизвестный голос произнес в трубку: «Вы проиграли». Когда покушение свершилось и в его кабинет прибыла служебная комиссия, чтобы опечатать бумаги, – сейф был взломан, документы исчезли.

О своем деде и жизни семьи после его убийства рассказывает Светлана Герасимовна Бюга (Франция):

– Дедушку убили, бабушка умерла в тюрьме. Нашу семью выставили с барабанным боем из Рогозянки – имения мамы (не свои крестьяне, а пришедшие из соседнего села). Поэтому я родилась уже в Харькове. В советское время убили папу, офицера русской армии, за убеждения и отказ «сотрудничать». Нас осталось пятеро детей. Мы голодали, и, чтобы мы не думали о еде, наша старшая сестра Елена, которая была умница, заставляла нас петь. Мы собирали мерзлую картошку в полях и так немножко протянули. А мама, «блакитна кров», урожденная княжна Трубецкая, находилась в тюрьме. Когда ее вели на расстрел, рядом с ней оказался советский военный. Он воскликнул: «Барыня, что вы тут делаете?» А мама на гражданке открыла лазарет и школу, так он ее узнал и спас. Мама вернулась без зубов, в 42 года, седая и с палкой. Это первое, что я помню о маме. Шел 1941 год. Старших девочек Елену и Наталью схватили немцы и собирались направить на работы в Германию. Видевшие это соседи рассказали маме. И мама, владевшая всеми европейскими языками, пошла к ним: «Забирайте и меня с моими детьми». Мы поехали все вместе. Тогда мне исполнилось 8 лет. Единственное, что мама взяла с собой, это была корзина с фотографиями и иконами. Нас эшелонами перевозили в Польшу, из Польши – в Германию. И тут оказалось, что один русский офицер, американский подданный, направляется во Францию. Мама взяла икону Божией Матери и благословила меня ею со словами: «Хоть одну спасу». И отправила меня с ним. Так я приехала во Францию 11 ноября 1945 года в 11 часов вечера. Я ничего не знала, кроме телефона тети, которая эмигрировала с Белой армией в 1922 году. Тетя меня очень хорошо приняла. Они жили на широкую ногу, в 17-м округе Парижа, имела на мамину шкатулку с драгоценностями два магазина. Во Францию на тот момент перебралось большинство наших родственников: Осоргины, Трубецкие, Самарины. И меня возили на показ как «дочь Мими» – маму звали Эмилия. Через шесть месяцев таким же способом с французской «Assistance sociale» мама прислала Александру, благословив ее иконой Спасителя. А после смогла перебраться и сама с дочерью Натальей. Елену мы потеряли. Во Франции нам было трудно, мы жили у тети, после в 13-м округе в квартире, где было минус 5; мама спала на постели, мы на полу.

Конный завод в Каргашине. Имение фон дер Лауница. Современный вид

Конный завод в Каргашине. Имение фон дер Лауница. Современный вид

– Мама сетовала на такую страшную жизнь?

– Никогда. Представляете, что она пережила! Она никогда нам не говорила против Советов. У нас нет никакой ненависти. Наоборот, у нас есть любовь к России, несмотря на голод, на холод, на всё.

– Как мама смотрела на исторические перипетии в России?

– Вы знаете, мама никогда о политике с нами не говорила. Мама нам рассказывала Евангелие. Когда мои сестры вышли замуж, мы еще 13 лет жили с мамой. Это была моя мама, мой друг, мое всё. Она скончалась 2 мая 1966 года, в Шамбери, где я преподавала. Оттуда мы с дядей перевезли ее в Сен-Женевьев-дю-Буа, и там в часовенке владыка Мефодий (Кульман) ее отпевал. Она была очень сильная и верующая. Вообще все Лауницы очень основательные и волевые. И главное для них – вера. Первое – это молитва и крест, всё начиналось всегда с них.

Я была в кабинете деда в Петербурге, представляете? Мы искали Экспериментальный институт, его храм и потеряли, было, всякую надежду. И вдруг я вижу купол, поднялась наверх. Выходит человек в белом халате: «Что вы тут делаете?» Я говорю: «Я ищу церковь». – «Вы не имеете права». Я говорю: «Я имею право. Здесь убили моего деда». Он смилостивился и впустил меня: «Да, это тут». Я лично подавала бумаги о канонизации, но мне сказали: «Ах, он был военный». Да мало ли военных святых было! Его на службе убили. И Столыпин должен был присутствовать на освящении клиники. Их обоих предупредили: будет покушение. Столыпин не приехал, а дедушка не мог не приехать, он же был губернатором! Младший сын Федор, ему было 7 лет, просил его: «Возьми меня с собой». Дед ответил: «Не могу, ты маленький, но я всегда буду на тебя смотреть».

Памятник на месте уничтоженной большевиками могилы Владимира Фёдоровича фон дер Лауница, Каргашино

Владимир Соколов-Лермонтов:

– В 1906 году В.Ф. фон дер Лауниц был убит, и отец Константин Богоявленский, как бы подводя итог его жизни, сказал: «Сияние мученического венца Владимира Федоровича фон дер Лауница и других страдальцев за веру, царя и Отечество далеко вглубь дальнейших веков русской истории будет сиять небесными лучами среди непроглядного мрака лжи, обмана, предательства и измены при служении Родине. Современники не могут во всей полноте оценить всего величия их мученических страданий, их подвига, недостаточно еще поймут все конечные плоды их трудов. Но история всё поймет и оценит. История возведет их на пьедестал спасителей Отечества, ценой крови запечатлевших свой патриотизм».

Совершенно поразительно то, что фон дер Лауниц не пошел в своей жизни ни на один компромисс. В России было много великих государственных деятелей. Но его личность привлекает именно своей честностью, неподкупностью, бескомпромиссностью и вместе с тем детской незамутненной верой. Однажды его вызвали в Думу, предъявив обвинение, что он в типографии петербургской газеты «Ведомости петербургского градоначальства» напечатал патриотическую книжечку, и он должен был дать объяснения, на каком основании использовал государственную типографию для частной патриотической организации – «Союз русского народа». И он дал. Закончив, он прямо на трибуне перекрестился и пошел. Его спросили: «Почему вы креститесь?» Он ответил: «Я крещусь, что, слава Тебе, Господи, в нашей деревне мужики не знают, чем вы тут занимаетесь!» Понимаете, вот эти чистота и непосредственность сочетались в нем с мудростью, предусмотрительностью, твердостью. Он был человек, бесконечно требовательный к себе. Но и от тех, кто был ему подчинен, он требовал исполнения долга. Он не терпел расхлябанности и самоуправства. Когда в Тамбовской губернии обнаружили поджигателей-агитаторов, он распорядился: «Действовать решительно, не останавливаться перед применением оружия во избежание большой крови», – ведь речь шла о народе. То есть если он имел дело с врагами Отечества и понимал, что они ведут подрывную деятельность, он с ними не церемонился. А с другой стороны, он милостиво заботился о солдатах, которые терпели тяготы военной жизни.

Крестный ход с чудотворной Иконой Умиления Божией Матери, пред которой скончался прп .Серафим

В.Ф. фон дер Лауниц – это образ настоящего русского патриота, не «современного интеллигента», медитирующего на тему, что морально, а что не морально. Он действовал, как человек долга, совести, чести и – самое главное – чистой, искренней христианской веры. Он чувствовал Россию через Православие. Саровские торжества показали, как надуманны слова о том, что народ хочет свергнуть мракобесное иго царского самодержавия и Церкви. Вся Россия пришла к Серафиму Саровскому. А в эти же дни в Лондоне проходил II съезд РСДРП, на котором (и это символично!) формировалась большевистская партия.

Для В.Ф. фон дер Лауница Православие – это основа русской жизни. Без него ни сытость, ни благополучие не обеспечат России благоденствия. Как царь Соломон говорил: «Когда дурак досыта ест хлеб, от этого трясется земля». Звучит немножко грубо, но сказано точно. И второе: он ценил общественное устройство Российского государства, его традиционность, монархию. Нельзя, говоря об этой области, как и о духовной, утверждать, что что-то устарело. Истина не может устареть.

– Как вы думаете, если бы В.Ф. фон дер Лауниц оказался в нашем государстве в наши дни, какой бы он придерживался позиции?

Владимир Федорович фон дер Лауниц

– Трудно представить его в нашем контексте, потому что слишком несоизмеримы личностные масштабы. Но если взять основы того, чему он учил, то они могут быть восприняты и сегодня. Ведь это был прекрасный семьянин, настоящий друг, боевой товарищ. Вот случай из его военной биографии: шла Русско-турецкая война, на его глазах погибал товарищ, и, умирая, он поведал о долгах, которые оставляет своей семье. Фон дер Лауниц его успокоил: «Я выплачу все твои долги». И он работал, хотя ему было страшно тяжело; он на несколько лет остался в Болгарии, чтобы выплатить долг товарища. И только когда он полностью расплатился, поехал домой. То есть, понимаете, его опыт применим и в частной, и в государственной, и в общественной, да и в духовной жизни.Сегодня порой мы видим верующих людей, замечательных, но, к сожалению, лишенных административных способностей. Они не могут совместить свою веру с тем, что нужно руководить. И возникает представление, что верующие – это такая манная каша. А скрывается за этим элементарная безответственность. С другой стороны, у нас есть администраторы, которые могут руководить горлом. Но, к сожалению, результаты не очень впечатляют, потому что силой и хамством мало что можно созидать. А как это все совместить? Как быть и настоящим христианином, и настоящим сыном своего Отечества, и настоящим руководителем, и воином, и семьянином, и государственным деятелем? Вот этот пример В.Ф. фон дер Лауница, я думаю, сегодня очень востребован.

«Единственное средство для борьбы с кровавой вакханалией – это непреклонная стойкость тех, кто служит Родине. Убьют меня – на мое место явится другой, которому я желаю одного: обладать чувством непоколебимого долга», – писал он. И то, что в истории России были такие люди, – это залог, что в будущем наша страна обязательно встанет. У нас огромный потенциал – исторический и духовный.

http://www.pravoslavie.ru/65966.html

Автор: преп. Гавриил Мелекесский

     Затаив коварство и злобу и приняв личину дружелюбия, для последнего искушения враг явился к старцу в чувственном виде, как человек, когда тот с молитвою на устах, в поте лица трудился и возделывал свой огород, и вступил с ним в беседу. В немощах тела враг имеет в борьбе с человеком своих помощников и союзников. Старец трудился и работал в поте лица и, естественно, почувствовал усталость, чем и хотел воспользоваться для задуманной цели враг.

 – Не утруждай себя, старец, бесполезной работой, думай больше о себе и о своем здоровье, – сказал искуситель.

– Труд полезен, он укрепляет человека, и Сам Господь велел в поте лица нести труд, – ответил старец.

– Нет, я думаю, для тебя полезнее и лучше будет, если ты совсем оставишь бесполезный и изнурительный труд и будешь молиться и размышлять о слове Божием, это гораздо для тебя будет лучше.

– Так враг говорил с целью, чтобы войти в доверие.

– Есть время для молитвы и размышления, нужно часть времени посвящать и труду во славу Божию, – ответил старец.

– Для тебя, старца преклонных лет, труд не только бесполезен, но и вреден. Тебе не нужно забывать, что не хлебом одним жив будет человек, но всяким словом исходящим… – и далее враг договорить не мог, замолчал.

Заметив замешательство его, старец догадался, кто пред ним стоит.

Хотя он, умудренный духовным опытом, с первых слов почувствовал, сразу заметил по походке, по обращению и по всему поведению, что пред ним стоит не человек, а искуситель.

Однако для большего его посрамления старец не отгонял его, терпеливо ожидал, пока он сам с позором исчезнет от него, и потому безбоязненно продолжал беседу с ним.

– Слово Божие – пища для души, а для тела Бог повелел Адаму в поте лица добывать хлеб свой, – ответил старец.

Врагу надоело вести разговоры на отвлеченные темы, ему захотелось скорее приступить к самому главному.

Прервав рассуждения о пище духовной, он тонко, незаметно начал излагать свою хитрость, плести искусительную сеть.

– А знаешь ли, добрый и мудрый старец, кто пред тобою стоит и с кем ты ведешь беседу? – спросил искуситель.

– Из слов твоих догадываюсь, – ответил подвижник.

– Я твой искуситель, пришел договориться с тобой.

– О чем?

– Долгое время я искушаю тебя и никак не могу соблазнить.

В этом ты заслуживаешь похвалу.

– Говоря так, враг думал внушить ему горделивые мысли, а гордость является началом и причиной всякого падения.

Но старец был смиренномудр, и на такие слова врага с достоинством ответил:

– Да! Ты много искушал меня, и всякий раз уходил от меня со стыдом и позором.

Сморщился враг, ему не понравилось замечание старца, но, скрыв свое смущение, продолжал:

– Надоело мне искушать тебя, а тебе, я думаю, надоело терпеть мои испытания. В дальнейшем давай договоримся, и я больше уже никогда не приду к тебе.

– Хорошо договариваться о полезном, от тебя же едва что можно ожидать полезного. Что надумал?

– Предоставляю тебе полный покой, никогда больше не явлюсь к тебе, никогда ты больше не будешь терпеть скорбей и неприятностей от меня.

Разве это не полезно? Разве это не выгода?

– Слова твои заманчивы, что ты хочешь предложить мне?

Враг обрадовался: сам старец, как бы побуждаемый любопытством, интересуется узнать желание искусителя.

-Предлагаю тебе самую ничтожную вещь, для тебя она ничего не составляет.

– В чем же состоит сущность твоего предложения?

– В самом пустяшном: сделай самый маленький, ничтожный и пустяшный грешок.

Потом покаешься, и Бог тебя простит, и ты будешь жить после того покойно, тихо и мирно.

Даю тебе честное слово (может ли быть у диавола честное слово?), что больше уже никогда не приду и не буду искушать тебя.

– Вещь заманчивая и сомнительная!

– Поверь мне, я правду говорю.

– Какой же грех предлагаешь мне сделать?

– Какой угодно, выбор предоставляю тебе самому.

 

 

 

 

 

 Здесь лукавый хотел уловить и соблазнить старца маловажностью греха и обещанием покоя.

Пред Правосудием Божиим всякий грех есть преступление закона Божия.

Всякий грех есть противление воле Творца, и самый малый грех прогневляет Великого Бога и отгоняет от человека благодать Божию.

И после каждого сознательно сделанного греха человек на нём не остановится, но обязательно сделает ещё три или более грехов. Таков закон греха.

Они, как кольца в цепи: возьмешь одно – за ним потянется другое.

Так и в отношении грехов: сделаешь один грех – за ним незаметно сделаешь ещё и другие грехи.

Маловажных грехов нет.

Что может быть маловажнее вкушения запрещенного плода?

Но оно послужило изгнанию прародителей из Рая.

Другое страшное зло заключается в грехе: удаление благодати Божией от согрешившего.

После сатана свободно подступает к нему, всецело подчиняет воле своей и влечет его в другие смертные грехи.

В настоящем случае лукавый был хитрый, подвижник – мудрый.

Здесь происходила борьба хитрости с мудростью.

Посмотрим, на чьей стороне будет победа.

Старец понимал цель врага, и со своей стороны принял не только меры предосторожности, но употребил Божественную мудрость для уловления самого искусителя.

– Охотно принимаю твоё предложение, сделаю любой грех, только при одном условии, – сказал старец.

Враг засиял, заторжествовал, удивился такому скорому согласию старца; он был рад, но для него было непонятно, какое условие хочет предложить старец.

– Что же ты хочешь от меня? – спросил лукавый.

    – Хочу немногого, самые пустяки, – ответил старец.

– Ну,что?

       – Скажи, ты был на небе?

– О! На небе я был светлым ангелом, – с гордостью ответил искуситель.

– Меня интересует один вопрос.

– Что же именно?

– Какие порядки на небе?

– Такие же, как у вас в монастыре.

– В чем они заключаются?        – В правилах общежития, взаимного уважения и исполнения воли Творца.

– Интересно! Какова их внутренняя жизнь?

– Все низко кланяются друг другу, почитают старших, и каждый небожитель беспрекословно исполняет своё послушание, – пренебрежительно ответил искуситель.

– Теперь скажи, пожалуйста, если ты был на небе и был, как говоришь, светлым ангелом, какое же было твое послушание? – спросил старец.

– Весьма важное! – приняв гордую осанку, ответил искуситель.

 – Что же ты делал?

– Я у Престола Вседержителя немолчно прославлял Творца!

– Так ты был Херувимом? Ведь у Святейшего Престола Бога прославляют только Херувимы?

– Да, я был Херувимом!

В душе своей дивился искуситель.

Ему непонятно было, для чего старец так подробно расспрашивает о небе и о небожителях.

Вспоминая же свои прежние достоинства и жизнь на небе, он с гордостью рассказывал старцу о небесной жизни.

– Теперь с полным согласием и охотно согрешу, совершу любое преступление, какое только укажешь, – говорит старец, – только ты сначала спой мне херувимскую песнь, какую ты пел у Престола Вседержителя на небе.

– Ха-ха-ха! – злорадно разразился он демоническим смехом, – чего ты захотел, спеть тебе херувимскую песнь?

А знаешь ли, чего ты просишь? Ведь ты – глиняный горшок, и хочешь слушать небесное пение.

  -Да, я прошу спеть мне херувимскую песнь, и в награду предаю тебе свою душу без всякого искушения с твоей стороны, – ответил старец.

– Безумна твоя просьба.

  – Почему?

– Да потому, что ты не вынесешь моего пения, ты умрешь, растаешь, как воск.

Помни, что от небесной херувимской песни колеблется небо и содрогается земля!

– Тем и лучше для тебя, если я умру, как говоришь ты, от твоего пения, душа моя отойдет от тела, и ты примешь её в свои объятия и понесешь к отцу своему – сатане.

Какая честь, какая слава ожидает тебя пред всеми бесами и пред отцом твоим сатаною, когда ты явишься в ад с моею душою.

Он вознаградит и превознесет тебя пред всеми.

 

Задумался искуситель.

Подвижник дал ему задачу, за выполнение её, за решение её обещает отдать в награду душу свою.

Отдать без всяких трудов и искушений со стороны лукавого, отдать навечно и безвозвратно.

Награда заманчива, и притом без всяких трудов, только за одно пение.

Но ему страшно не хотелось петь херувимскую песнь и произносить святые слова.

Говоря о херувимской песне, подвижник разумел и просил спеть не ту херувимскую песнь, которая поется у нас в церкви за литургией, которая является творением благочестивого о. Иустиниана.

Хотя и она является высокой и святой, но подвижник в данном случае разумел не её, нет, но ту херувимскую песнь, которой Небесные Силы и все небожители устами Херувимов прославляют и превозносят величие Творца.

Прославляют Его Всемогущество, славословят Его Премудрость и Благость, величают Его бесконечное милосердие и любовь, и превозносят над всеми безмерную Его благостыню в искуплении падшего рода человеческого.

Она неизвестна падшим сынам человеческим, ею прославляют Бога только Херувимы, и её просил подвижник спеть искусителя.

Действительно, от пения ее колеблется небо и содрогается земля.

От такой необычайной просьбы пустынника задумался искуситель в нерешительности.

– Что задумался? – спрашивает подвижник, – разве малая награда? Ведь я отдаю тебе навечно душу мою, за которой ты столько лет охотился и не достигал цели. А теперь за одно пение можешь получить её.

 

 

 

 

 

Оскорбленное самолюбие искусителя не могло вынести замечания старца, и он, встряхнув кудрями, говорит:

– Ты желаешь слышать херувимскую песнь и в награду отдаешь мне душу свою? Так слушай

 

Подняв голову, положив руки на грудь, выставил он левую ногу вперед, и, приняв артистическую позу, запел.

 

Никогда земная атмосфера не оглашалась таким чудесным пением.

Весь воздух волновался и дрожал, принимая в себя звуки чудесного голоса и святые слова херувимской песни.

Облака остановились, казалось, самое солнце, увлекшись необыкновенным пением, от удовольствия склонялось к закату.

А луна, как невинная девушка, очарованная чудесным пением, скромно и стыдливо выступала из-за горизонта.

Сладкая мелодия умилительного пения и святые слова херувимской песни с первого звука охватили сердце старца, наполняли его умилением и торжеством.

Сладкая мелодия вся сияла, вся томилась вдохновением и красотой.

Она росла и таяла, она касалась всего, что есть дорогого, тайного и святого.

Она прославляла неописуемые и неизъяснимые совершенства и свойства: Всемогущества, Премудрости, Благости, Любви и Милосердия Бога Вседержителя.

Она дышала бессмертной грустью и тоскою, и уходила в самые небеса.

 Пел он, очаровывая всё: дикие животные, зверьки, птицы, мушки, букашки встали как вкопанные.

Поднявши головы, они, затаив дыхание, слушали.

А чудесные звуки голоса певца неслись по пустынному пространству, как полноводная река, и затопляли всё.

Голос его дрожал едва заметной внутренней дрожью, которая стрелою вонзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся.

Увлекшись сам своим пением, он пел, позабыв совершенно своего слушателя, на уловление и прельщение которого употребил всё своё знание, искусство и талант.

Он пел, от усиления звуков его пения дрожала вся атмосфера и всё живое.

И вдруг он ослабевал и нежно, как бы замирая, стихал и проникал в самое сердце и заставлял восторгаться, дрожать и трепетать его.

Склонивши голову, весь претворившись во внимание, пустынник с любовью слушал и готов был слушать без конца.

Никогда он не только слышать, но и вообразить себе не мог о таком пении.

Красоту и сладость чудесного пения словами нельзя передать, можно только сердцем пережить и прочувствовать.

Восторг подвижника был безграничен.

Душа его от радости ликовала, он действительно чувствовал, что не вынесет сего пения, умрет, и потому усердно молился Богу о себе, о всем мире и о своем искусителе.

А чудесные звуки и бесподобное пение ещё лучше и пленительнее неслись из уст певца.

Во время чудесного пения, которое пустынник слушал с замиранием сердца и с трепетной душой, он с благоговейным любопытством поднял голову и взглянул на своего искусителя, который так вдохновенно пел и прославлял совершенства Всемогущего Творца, и поражен был его смирением.

Он видит: пред ним стоит не гордый артист-искуситель, а смиренный, кающийся грешник, падший дух.

Склонив голову на грудь, руки опустив по швам, ноги поставив вместе, он стоял, как на молитве.

Да, он действительно стоял на молитве, он стоял и молился, каялся и плакал.

Видно было, как из глаз его катились на камень слезы, и камень как огнем расплавлялся от них.

 

Искуситель, чтобы завладеть душою старца, прельстился его предложением и начал петь; особого значения своему пению он не придавал, и потому предложение старца принял охотно, как его ошибку, и радовался.

Искуситель, как уже говорил, прекрасно понимал, что земное существо – человек – не вынесет пения херувимской песни – умрет.

Таким образом, он достигнет цели, завладеет душою подвижника как блестящей наградой и победным трофеем.

Он уже торжествовал победу, и в мечтах его рисовались награда от самого Веельзевула и почести от своих сотоварищей, когда он явится в ад с душою пустынника.

Для увеличения прельщения своим пением он употребил все свои знания, талант, искусство и технику.

Запел, как он думал, на погибель души старца, но произошло наоборот.

Богомудрый старец уловил его.

Незаметно для себя хитрый искуситель, дух бесплотный, попался и был уловлен мудростью земного существа.

Он пел для прельщения подвижника, но самый умилительный напев и произносимые им святые слова херувимской песни коснулись его самого.

Тронули его злое, жестокое, очерствевшее каменное сердце.

Вместе с произносимыми им святыми словами херувимской песни в сердце его вошла благодатная теплота Божественной любви.

Озаренный ею, падший дух вспомнил небо и вечное небесное блаженство, вспомнил он, как со всеми Ангелами Божиими радовались и торжествовали на небе у Престола Божия, питаемые Божественною любовью.

Пред его умственным взором во всем величии предстало бесконечное милосердие Божие с безграничною Его любовью, которую он отверг и попрал, наполнив своё сердце враждою и злобою.

 

Он увидел бездну своего падения, коварство и злобу, ложь и обман, жестокость и хитрость, наполнявшие его сердце и мучившие его.

Он увидел море слез людских, увидел горе и страдание их, слышались ему вопли, стоны и плач старых и иных мужчин и женщин от его свирепых и жестоких деяний, которыми он услаждался.

Он увидел зло в самом существе его, мрачное, мучительное, отвратительное, безобразное, бесформенное и хаотическое.

И зло наскучило ему.

Всем порывом сильной души он возненавидел его.

И вдруг, как пламень, благодать Господня охватила сердце его.

У него явилось чувство искреннего покаяния.

Он пел, стоял, молился, каялся и плакал.

По мере усиления чувств раскаяния звуки его пения становились всё нежнее, красивее, пленительнее и сладостнее.

Все окружающее оцепенело, как бы замерло в ожидании чего-то необыкновенного.

Действительно, происходило необыкновенное событие: каялся искуситель, падший дух.

Свидетелями сего необыкновенного события были небо и земля.

Звуки покаянного пения и плача проникали в самое небо, их слушали святые Ангелы, и радовались.

Вместе со звуками покаянного пения они, преклонив колена, молили Отца Небесного простить и помиловать кающегося брата.

Когда пламень покаяния, умиления и сокрушения сердечного охватил все его существо, покаянный вопль его, как стрела, возносился к подножию Престола Божия и молил о пощаде и помиловании.

Пустынник стоял, с благоговением и со страхом наблюдая совершающееся явление.

Он видел раскрытие вековой тайны, разрешение мировой драмы, уничтожение зла и победу добра, видел и радовался.

Как в домирном бытии не было зла и греха, было всё добро зело – так и теперь перед пустынником совершалась тайна искупительной жертвы Христовой, когда Он упразднит всякое начальство и всякую власть и хулу: «… доколе низложит всех врагов под ноги Свои. Последний же враг истребится – смерть… да будет Бог всё во всем (1 Кор. 15, 24-28) ».

 Здесь в малой форме, в едином лице происходило уничтожение зла и победа добра в покаянии искусителя, падшего духа.

Когда он, будучи злым духом, через покаяние превращается и становится служителем добра и добрым духом, светлым Ангелом, совершается полная победа дела Искупления Христова.

Полная победа над врагом бывает не тогда, когда он связан и закован.

Хотя он лишен силы и возможности действовать, однако он жив и остается врагом, и дышит злобою.

Для полной победы нужно совершенное изменение и перерождение его, превращение зла в добро, что и было в настоящем случае.

Перерождение и изменение падшего кающегося духа отражалось и во внешности его.

Старец, к великой радости своей, заметил на мрачном лице певца светлую точку на челе. По мере усиливающегося покаяния светлая точка всё более и более расширялась. Она охватывала постепенно всё лицо, голову, грудь, руки, и, наконец, весь он просветлел. Видит пустынник, что крылья летучей мыши с перепонками отделились от спины кающегося. И когда Милосердый Господь, с любовью внимавший покаянной мольбе кающегося падшего духа и умоляемый всем небесным воинством Своими Божественными устами, изрек: « ПРОЩАЮ! » – заколебалось всё небо: возрадовались Ангельские воинства и, ликуя, с торжеством воспели: « Аллилуйя, Свят, Свят, Свят Господь Саваоф /Вседержитель/, иже бе, Сый и грядый Вседержитель. Аминь. Аллилуйя ».

На земле же пред пустынником происходило дивное зрелище. Когда отделились от спины кающегося певца крылья летучей мыши с перепонками, и со всего тела слетела, как чешуя, мрачная пелена, сверкнула молния, грянул гром, молнией сожгло и пелену, и крылья.

Радости пустынника не было границ. В дополнение сего дивного зрелища и необыкновенного события взору старца представилось необычайное чудо. Над главою он видит разверзшиеся небеса, из глубины небес во свете, блистая, как солнце, спускались с ангельским блистающим одеянием два Великих Архангела Божия: Михаил, небесных чинов начальник, и Гавриил, провозвестник Тайн Божиих. Они со славою одели блистающим одеянием покаявшегося брата и, обнимая его, с радостью приветствовали.

Радость, восторг и восхищение пустынника достигли крайних пределов. Он видел свою победу, победу добра, поражение и уничтожение зла, видел и радовался. Радость его была так велика, и переживания его были так сильны, что он чувствовал, что душа его отрешается от тела, он умирает. От чудесных звуков, от умилительного пения, от святых слов херувимской песни, и от всего, виденного им, он таял как воск. ОН УМЕР. Душа его отошла от бренного тела. И когда два Великих Архангела после приветствия взяли под руки покаявшегося брата, как победителя, взяли и душу подвижника. С восторгом все вчетвером вознеслись в открытое небо, в глубину небес, с торжеством и веселием встречаемые всеми небесными силами.

Можно было опасаться, что это необыкновенное событие пропадет, исчезнет бесследно, так как свидетелями его были только одни бессловесные животные, и, таким образом, потомство лишится назидательного примера, и Божественная мудрость старца покроется мраком забвения. Всё мрачное владычество, все бесы рады были скрыть своё поражение, скрыть бесконечное Милосердие Божие. Со стороны духа зла были приняты все меры для сокрытия и уничтожения печального для них факта бесконечного Милосердия Божия, открывшегося в прощении и принятии не только великого грешника из людей, но и покаяния искусителя – падшего духа. Блаженный старец сам позаботился из загробного мира, чтобы его победа и бесконечное Милосердие Божие, как богатое наследство, досталось бы потомкам.

Наследство сие весьма ценно и полезно для назидания, для поддержки и ободрения всех грешников. Пусть никто не отчаивается в своем спасении и не отлагает своего покаяния. В Святом Евангелии Господь говорит: «Грядущаго ко Мне не изжену вон». Он принимает и прощает всех кающихся: мытарей, блудниц, разбойников и даже покаявшегося падшего духа. Если он, т.е. грешник, искренно, чистосердечно, с сокрушением сердечным пред Богом приносит своё покаяние. Старец явился Христолюбцу, который по временам навещал его, и рассказал ему об этом событии. При этом явившийся старец заповедал с любовью во славу Божию передавать настоящую повесть всем людям, и, в особенности, грешникам, и похоронить его бренные останки на месте блаженной кончины.

Некоторые люди настоящее событие, покаяние искусителя, считают неправдоподобным, не выдерживающим богословской критики догматической, т. к. дух злобы не может раскаяться, древняя злоба не может быть новою добродетелью. Не будем дискутировать об этом, событие само говорит за себя, целью же раскрытия настоящего события является забота о всяком грешнике, и, в особенности, о грешнике великом, чтобы предохранить его от отчаяния и привести его к покаянию, ибо проснувшаяся совесть после грехопадения начинает бичевать его, и бичевать беспощадно. Злой дух, пользуясь угрызениями совести, раскрывает пред ним пропасть его падения, толкает его в отчаяние, чтобы безвозвратно низринуть его в бездну погибели, как Иуду-предателя. Пример настоящего события раскрывает пред нами, что милосердие Божие неистощимо и безгранично, и что Господь всех чистосердечно кающихся прощает. «Господь хощет всем спастися и в разум истины прийти».

 

Преп. Гавриил Мелекесский

          Жизнь преподобноисповедника Гавриила (Игошкина), архимандрита Мелекесского (05.05.1888 – †18.10.1959) неразрывно связана с жизнью Русской Православной Церкви в XX веке. Трижды судимый, отец Гавриил пробыл в лагерях в общей сложности семнадцать с половиной лет, но никогда не жаловался на суровые условия лагерной жизни.

 

 

О себе он почти ничего не рассказывал, хотя все знали, какая у него была страшная судьба. Все свои беды он воспринимал как испытание его веры и любви к Богу. Часто повторял: «На всё воля Господня, слава Богу за всё!» Он непоколебимо верил в Благой Промысел Божий о каждом человеке, в Покров Царицы Небесной над каждым из людей, безропотно и мужественно переносил страдания, говорил: «Я рад, что Господь сподобил меня пострадать вместе с моим народом и претерпеть сполна все скорби, которые не единожды выпали на долю православных. Испытания посылаются человеку от Бога и необходимы для его очищения и освящения».

 

Ничто не могло сломить его. До последнего дня своей земной жизни остался он верен Матери-Церкви. Далеко расходилась молва о праведности отца Гавриила. Кто бы ни приходил к нему, всех он принимал с любовью. Для богатого, равно как и для убогого, всегда, на всякое время были открыты двери его дома. Иногда домочадцы говорили, чтобы батюшка немного отдохнул, но он всегда отвечал: «Здесь некогда отдыхать, уж очень много дел, там отдохну». Годы земной жизни старца завершались. Душа его постоянно пребывала в непрестанной молитве. Молился батюшка не только днем, но и ночью, молился неустанно и непрерывно, не давая себе телесного покоя до самой смерти. За праведную жизнь Господь даровал о. Гавриилу дары прозорливости и исцеления.

Последние пять лет своей земной жизни архимандрит Гавриил посвятил написанию духовного наследия. Рукописи печатались на печатной машинке, раздавались и рассылались духовным чадам во все концы Советского Союза. Его рукописи верующие вновь перепечатывали и передавали из рук в руки. Духовные повести отца Гавриила написаны простым языком … просты для чтения и понимания, … глубоки для духовного назидания и укрепления веры Христовой. Благодаря этим повестям многие обратились к Богу

18 октября 1959 года архимандрит Гавриил отошел ко Господу. Множество чудес творил он при жизни, и до сего времени творятся им чудеса. Недаром народ почитает его святым угодником и исповедником Христовым, скорым помощником и ходатаем перед Богом. На его могиле всегда живые цветы. Его молитвами Господь утешает, ублажает и исцеляет всех приходящих к нему. Воистину старец Гавриил – это великий светильник Божий, который светит всем.

 

На юбилейном Архиерейском соборе, проходившем в Москве с 13 по 16 августа 2000 г., была совершена канонизация великого сонма Новомучеников и Исповедников Российских. В сонм Новомучеников и Исповедников Российских, пострадавших за веру, Архиерейский собор включил и архимандрита Гавриила (в миру – Ивана Ивановича Игошкина). Было определено, что память новопрославленному святому преподобноисповеднику Гавриилу, архимандриту Мелекесскому, будет совершаться в день его преставления – 5/18 октября. А также в день общецерковного празднования Собора Новомучеников и Исповедников Российских – 25 января / 7 февраля (если этот день совпадает с воскресным днем, а если не совпадает, то в ближайшее воскресенье после 25 января / 7 февраля).

 

18 октября 2000 г. в Никольском кафедральном соборе г. Димитровграда состоялось великое торжество – были открыты для всенародного поклонения мощи новопрославленного угодника Божия, преподобноисповедника Гавриила, архимандрита Мелекесского. 20 декабря 2000 г. на родине святого преподобноисповедника Гавриила, в селе Сосновка (ранее с. Самодуровка) Сосновоборского района Пензенской области был установлен памятный деревянный крест на месте, где когда-то стоял дом, в котором он родился Святой. А 5 июня 2004 года новый храм в с. Сосновка был освящен в честь преподобноисповедника Гавриила, архимандрита Мелекесского.

 

Святой преподобноисповедниче Гаврииле, моли Бога о нас!