БОГ ПРАВДУ ВИДИТ, ДА НЕ СКОРО СКАЖЕТ
Как протоиерей Василий Швец приоткрыл нам тайну Великой Отечественной войны.
Теперь, когда уже изданы тома с описанием чудес, происходивших во время Великой Отечественной войны, и свидетельств того, что «Бог был нам генерал», как не вспомнить человека, которому мы обязаны важнейшим прорывом в правду нашей истории ХХ века.
Примерно в 1986 году пришли ко мне перепечатанные на машинке странички в неподписанном конверте – самое привычное для нас тогда чтение, самиздатовский третий или четвертый экземпляр.
Сверху стояло: «Казанская икона Божией Матери – благословение России и Петербургу».
Автор не указывался.
Я прочитал этот вдохновенный текст, который дышал великой любовью к Царице Небесной, к России, к Петербургу – и мурашки прошли по спине: вся наша история, вплоть до нынешнего времени, – всё чудо Божией Матери!
После этих удивительных страниц навсегда осталось великое благоговение к Казанскому образу Пречистой, невозвратная надежда на нашу Заступницу Усердную.
В конце их приводился для нас тогда совершенно новый, а ныне широко известный факт о том, что осенью 1941 года, в самые критические дни войны, митрополиту Гор Ливанских Илие (Караму) по его горячим молитвам явилась Матерь Божия и открыла, что нужно сделать, чтобы Россия не погибла.
Открыть храмы, монастыри, духовные семинарии и академии; отпустить священников из тюрем, с фронтов, и им начать служить; Ленинград врагу не сдавать, обнести город Казанской иконой; перед этой иконой служить в Москве молебен; затем Казанская икона должна идти с войсками до границ России; икона эта должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя; когда война закончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена.
В сказании говорилось:
«Владыка связался с представителями Русской Церкви и с Советским правительством и передал им все, что было определено… Сталин вызвал к себе митрополита Ленинградского Алексия, митрополита Сергия и обещал исполнить все, что передал митрополит Илия, ибо не видел больше никакой возможности спасти положение. Все произошло так, как и было предсказано».
После Победы, в 1947 году, митрополит Илия приезжал к нам.
Он был награжден Сталинской премией; по согласованию со Сталиным ему подарили крест и панагию с драгоценными камнями из разных мест России – в благодарность от всей нашей земли.
Надо сказать, прочитав рассказ об этих событиях, я не отбросил его сразу, как «миф» – мол, это неправда.
Неправда, потому что Сталин, каким мы его знали, не мог поступить, как верующий человек.
Но ведь мог быть и другой вывод: значит, мы не всё и не главное знали о Сталине.
Весь дух этих страничек вызывал великое к ним доверие, к их замечательному неведомому автору – почему же нужно было одно принимать, а другое отбрасывать?
Забрезжила надежда: а что если в нашей истории всё было не так, как мы привыкли думать, как нас учили?.. Нет, выше, разумнее, красивее…
Ведь и в 1917 году главными были не революции, а явление Державной иконы Божией Матери, о котором тоже было замечательно сказано в этом повествовании.
Ведь и отношение к Царю-мученику Николаю, к монархии у нас все больше и больше менялось…
Ведь и сама вера к нам так пришла…
А как могло быть иначе?
Но тогда это был первый, важнейший прорыв в правду нашей истории ХХ века.
Важнейший прежде всего потому, что он давал нам возможность воздать дань благодарности Царицы Небесной за спасение нашего народа в том огненном испытании.
В нашей истории, как и во всей науке, во всем образовании, была тотальная атеистическая цензура, полная идеологическая блокада – она продолжается во многом и до сего дня.
Но непреложны слова Спасителя: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным» (Лк. 8, 17).
Как оставался Ной в ковчеге и жизнь на земле продолжилась, так это важнейшее свидетельство донес до нас отец Василий Швец.
Это сказание – миф?
Да нет, скорее миф – то, что якобы такая великая Победа была дарована нам без заступления Царицы Небесной. Все победы во всей русской истории были дарованы Ею, она покрывала Свой Дом во все века – а тут вдруг оставила?
Да Она же сама засвидетельствовала, что не оставила нас – явлением Державной Своей иконы в 1917 году!
Когда мы узнали об этом, когда стали приходить многочисленные свидетельства о чудесах в то время, то в нашу историю ХХ века вошел Бог – о Котором мы забыли, словно Его тогда и в самом деле не было, вошла Матерь Божия.
И история обрела реальность, обрела объем, связь с Небом.
Она перестала быть плоской картинкой, и в это двумерное пространство ее уже не втиснуть, как бы ни пытались это сделать некоторые ревностные борцы с «мифами».
В те годы и думать было невозможно о том, чтобы напечатать эти страницы где-нибудь, кроме как на домашней пишущей машинке.
Ни в одном – даже действующем – храме не продавалось ни одной православной книги.
Но скоро всё стало меняться.
И, конечно, появилось желание попробовать напечатать это сказание, которое давало совершенно новый взгляд на нашу историю.
А вдруг чудо совершится?
И все же, отдавая в печать, хотелось быть совершенно уверенным в историческом свидетельстве о митрополите Илие.
Сказал об этом отцу Валериану Кречетову, настоятелю храма Покрова Божией Матери в Акулово под Москвой. А он:– А за что же ему дали Сталинскую премию?
Первые попытки напечатать сказание ничего не дали.
Лишь в 1991 году, когда стала выходить газета «Русский Вестник», в ней был опубликован отрывок из него под названием «Заступница» – самый ныне известный – о Великой Отечественной войне.
А в 1992 году полный текст сказания напечатал «Вестник Московского общества охраны памятников истории и культуры». Наверху поставили: «Автор редакции неизвестен».
Однажды, как всегда в воскресенье, поехал я в Акуловский храм, заказал молебен Казанской Божией Матери…
На службу приехал удивительный гость – очень живой седовласый старец.
После литургии он сказал в храме огненное слово, в котором кое-что показалось мне знакомым.
Потом была общая трапеза, беседа, и уже к концу ее отец Валериан, посмотрев на меня, сказал:
– Тут кто-то интересовался, кто написал о Казанской иконе Божией Матери…
Я все понял. Автор – здесь!
И отец Василий теперь уже сам рассказал, как очевидец, о приезде митрополита Илии в 1947 году в Ленинград, о его встрече с народом в Князь-Владимирском храме у Тучкова моста, где и поныне красуется украшенная владыкой Казанская икона Царицы Небесной.
Отец Василий даже жест повторил, с которым митрополит Илия вернул Сталинскую премию, сказав, что он монах, деньги ему не нужны, они сами привезли 200 тысяч долларов для детей-сирот погибших офицеров нашей армии.
Слово о Казанской иконе стало широко публиковаться.
Но и сегодня можно услышать рассуждения о том, что это сказание – якобы «благочестивый миф».
Причем, «основанием» для таких утверждений бывает лишь: «это невозможно», «нет документов»…
У предания документов по определению быть не может.
Впрочем, и у писания тоже может их не быть.
Ни печатей, ни подписей, ни «единиц хранения» у очень многих исторических источников, как известно, не было.
Древние летописцы не делали ссылок, излагая события, но их летописи легли в основу нашей истории.
А вот у поддельных «документов» могут быть все печати и подписи в избытке – но их, бывает, опровергают именно устные свидетельстваочевидцев.
Современники той эпохи, люди святой жизни, молитвенники, наделенные священным саном и монашествующие, имеющие высокий духовный авторитет, приняли свидетельство отца Василия без сомнений и даже стали передавать его людям, устно и письменно.
Сын расстрелянного в 1937 году протоиерея Николая, протоиерей Сергий Лавров (1911-2001), прошел финскую войну, а когда уходил на Отечественную, его мать дала ему кусочек хлеба и сказала:
– Откуси. Придешь – и доешь.
И положила за иконы.
«Служил Сергей в строительном батальоне железнодорожных войск, – рассказывает Светлана Леднева о нем в книге «Воин Христа, воин Отечества». – Он был командиром водолазно-понтонного взвода. Фашисты бомбили мосты, а наши воины их восстанавливали. Часто работали под шквальным огнем, под обстрелами.
В минуты затишья Сергей уходил куда-нибудь в лесок, там на пенечке раскрывал акафист перед иконой «Всех скорбящих Радость» и, вставая на колени, горячо молился. Всю войну до Кёнигсберга с ним прошли иконы Казанской Божией Матери и великомученика Пантелеимона.
А в деревне Переделки горячо молилась за своего любимого сыночка многострадальная матушка Елизавета.
И… вымолила сына!»
Он вернулся в 1946 году – и доел тот кусочек хлеба.
«Сколько раз, казалось, смерть была неминуема, но «вся машина изрешечена пулями, а на мне ни царапинки», – вспоминал спустя много лет отец Сергий».
После войны его благословил на священство митрополит Николай (Ярушевич).
Отец Сергий прослужил священником 52 года.
В проповеди в своем храме Покрова Божией Матери в селе Игумново под Москвой на 50-летие Великой Победы протоиерей Сергий Лавров рассказал и о явлении Божией Матери митрополиту Илие.
Другой участник Великой Отечественной войны, известный всей России ныне здравствующий архимандрит Петр (Кучер), в проповеди на Покров Божией Матери также приводил это свидетельство.
Недавно Господь сподобил побывать на Куликовом поле и в Себено, на родине блаженной Матроны Московской – удивительно, но то и другое совсем рядом…
В месте нашей первой Великой Победы в день Рождества Пречистой стоит храм, а в нем служит батюшка из Троице-Сергиевой Лавры.
Мы вспомнили с ним незабвенного лаврского старца иеросхимонаха Моисея (Боголюбова; 1915-1992).
Батюшка сказал про него просто – то, что и мы, знавшие его, чувствуем, ощущаем:
– Он – святой.
Отец Моисей был великим почитателем Царицы Небесной.
Рассказ о митрополите Илие он включил в свою книгу «Заступница Усердная».
Православный публицист Алексей Яковлев-Козырев, вместе с которым мы провели не один счастливый час в гостеприимной келье старца Моисея, где благословлялась, обсуждалась, писалась книга «Православие. Армия. Держава», в которую тоже вошло свидетельство отца Василия Швеца, недавно побывал в Ливане, в том числе в том подземном храме, где митрополиту Илие явилась в 1941 году Царица Небесная, и видел там ростовой образ Пречистой.
«Митрополит очень много молился Божией Матери, и чаще всего – в подземной церкви монастыря Дейр Сайидет эль Нурийя» (в переводе – монастыря «Свет Божией Матери»), – вспоминал личный секретарь Митрополита Гор Ливанских Илии Мата (Матвей) Зака Ассаад.
– Митрополит любил Россию и русский народ.
Он несколько раз ездил в Россию, и на службах всегда поминал в своих молитвах Россию и русский народ, желая счастья и успехов.
Во время Великой Отечественной войны митрополиту Илие Богородица открыла то, что нужно сделать, чтобы победила Россия, и повелела написать письмо Сталину.И Сталин выполнил всё, что передал ему митрополит Илия.
Сталин был очень благодарен этой вести, так как начались успехи на фронте.
Митрополит Илия стал другом Сталину.
Я говорю все это, потому что был секретарем митрополита Илии и председателем Церковного суда. Митрополит часто рассказывал об этих событиях, о России, о любви к России, о чудесах Божией Матери.
В горах рассказывают, что когда Илия был еще подростком, жил здесь, в Бхамдуне, то удостоился беседы с Царицей Небесной…
Во время Великой Отечественной войны многие ливанские батюшки, в том числе и митрополит Илия, молились о победе Советской Армии.
Да и все православные Ливана молились за победу России».
О чем Сталин думал на самом деле, что он понял во время войны, а что хорошо понимал и до этого, чего хотел, чего не хотел, – это во многом еще тайна истории.
Может быть, что-то делал, чего и не хотел.
Может быть, чего-то хотел – но ему помешали.
Это можно стараться исследовать, однако главный вопрос – не в этом.
Не в личности Сталина.
Главное – как в русской истории и в это безбожное, с одной стороны, время, а с другой – время высоких подвигов веры и самопожертвования, действовал Господь, Промысл Божий. Как сказался на событиях нашей истории ХХ века Покров Державной Владычицы.
Наши благочестивые предки всегда отдавали дань благодарности Господу, Матери Божией, святым за их особые милости народу нашему.
В честь победы над Наполеоном был воздвигнут величественный храм Христа Спасителя.
В благодарность Царице Небесной за спасение Москвы от нашествий Тамерлана в 1395 году, хана Ахмата в 1480 году и Крымского хана Махмет-Гирея в 1521 году мы празднуем трижды в году праздники в честь Владимирской Ее иконы, за избавление от польского нашествия в 1612 году – в честь иконы Казанской.
Без заступления Небесной Владычицы, без Ее Державного Покрова (как поется в тропаре Казанской иконе) не было ни одной великой победы русского оружия в нашей истории.
Самая большая Победа не только в нашей, но и во всей человеческой истории была дарована Господом предстательством Царицы Небесной в Великой Отечественной войне.
Уже высказано благочестивое пожелание внести в месяцеслов нашей Церкви третий день празднования Казанской иконе Божией Матери 9 мая по новому стилю, в благодарность Заступнице Усердной за дарованную народу нашему Великую Победу.
И праздновать его по чину празднования Покрова Божией Матери, как великий праздник (день Казанской иконы именуют «Русским Покровом»).
Тогда общенародный, всеми почитаемый праздник Дня Победы станет и церковным праздником, в храмах в этот день всегда будет совершаться праздничное богослужение, возноситься благодарственная молитва Христу Спасителю и Его Пречистой Матери за дарование народу нашему и воинству Великой Победы, и мы привлечем к нам новые милости Пречистой, столь желанные нам в это трудное время.
Вечная память протоиерею Василию и благодарность потомков за его подвижничество!
P.S. Протоиерей Василий Швец, которому мы обязаны важнейшим свидетельством в нашей истории ХХ века – о заступлении Царицы Небесной нашего народа в Великой Отечественной войне – скончался в ночь с 10 на 11 марта этого года на 98-м году жизни.
Священник Николай Булгаков
http://www.pokaianie.ru/guestbook
ПРОРОЧЕСТВА МОНАХА АВЕЛЯ
Авель Вещий. Предсказания и пророчества монаха Авеля
М.Ф. Герингер, урожд. Аделунг, обер-камерфрау Императрицы Александры Феодоровны:
“В Гатчинском дворце, постоянном местопребывании Императора Павла I, когда он был Наследником, в анфиладе зал была одна небольшая зала, и в ней посередине на пьедестале стоял довольно большой узорчатый ларец с затейливыми украшениями.
Ларец был заперт на ключ и опечатан.
Вокруг ларца на четырех столбиках, на кольцах, был протянут толстый красный шелковый шнур, преграждавший к нему доступ зрителю.
Было известно, что в этом ларце хранится нечто, что было положено вдовой Павла I, Императрицей Марией Феодоровной, и что ею было завещано открыть ларец и вынуть в нем хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины Императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать Царский Престол в России.
Павел Петрович скончался в ночь с 11 на 12 марта 1801 года.
Государю Николаю Александровичу и выпал, таким образом, жребий вскрыть таинственный ларец и узнать, что в нем столь тщательно и таинственно охранялось от всяких, не исключая и царственных взоров.
В утро 12 марта 1901 года <….> и Государь и Государыня были очень оживленны и веселы, собираясь из Царскосельского Александровского дворца ехать в Гатчину вскрывать вековую тайну.
К этой поездке они готовились как к праздничной интересной прогулке, обещавшей им доставить незаурядное развлечение.
Поехали они веселы, но возвратились задумчивые и печальные, и о том, что обрели они в этом ларце, никому <….> ничего не сказали.
После этой поездки <…> Государь стал поминать о 1918 годе как о роковом годе и для него лично, и для Династии”.
В статье “Таинственное в жизни Государя Императора Николая II-го” ее автор А. Д. Хмелевский писал:
“Императору Павлу I Петровичу монах-прозорливец Авель сделал предсказание “о судьбах державы Российской”, включительно до правнука его, каковым и являлся Император Николай II.
Это пророческое предсказание было вложено в конверт с наложением личной печати Императора Павла I и с его собственноручной надписью:
“Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины”.
Документ хранился в особой комнате Гатчинского дворца.
Все Государи знали об этом, но никто не дерзнул нарушить волю предка.
11 марта 1901 года, когда исполнилось 100 лет согласно завещанию, Император Николай II с министром двора и лицами свиты прибыл в Гатчинский дворец и, после панихиды по Императоре Павле, вскрыл пакет, откуда он и узнал свою тернистую судьбу.
Об этом пишущий эти строки знал еще в 1905 году”.
Сведения о монахе-провидце Авеле приводит С. А. Нилус, ссылаясь на рассказ отца Н. в Оптиной Пустыни 26 июня 1909 г.:
“Во дни великой Екатерины в Соловецком монастыре жил-был монах высокой жизни.
Звали его Авель.
Был он прозорлив, а нравом отличался простейшим, и потому, что открывалось его духовному оку, то он и объявлял во всеуслышание, не заботясь о последствиях.
Пришел час, и стал он пророчествовать: пройдет, мол, такое-то время, и помрет Царица, – и смертью даже указал какою. Как ни далеки Соловки были от Питера, а дошло все-таки вскорости Авелево слово до Тайной канцелярии.
Запрос к настоятелю, а настоятель, недолго думая, Авеля – в сани и в Питер, а в Питере разговор короткий: взяли да и засадили пророка в крепость…
Когда исполнилось в точности Авелево пророчество и узнал о нем новый Государь, Павел Петрович, то, вскоре по восшествии своем на Престол, повелел представить Авеля пред свои царские очи.
Вывели Авеля из крепости и повели к Царю.
– Твоя, – говорит Царь, – вышла правда. Я тебя милую.
Теперь скажи: что ждет меня и мое царствование?
– Царства твоего, – ответил Авель, – будет все равно что ничего: ни ты не будешь рад, ни тебе рады не будут, и помрешь ты не своей смертью.
Не по мысли пришлись Царю Авелевы слова, и пришлось монаху прямо из дворца опять сесть в крепость…
Но след от этого пророчества сохранился в сердце Наследника Престола Александра Павловича.
Когда сбылись и эти слова Авеля, то вновь пришлось ему совершить прежним порядком путешествие из крепости во дворец царский.
– Я прощаю тебя, – сказал ему Государь, – только скажи, каково будет мое царствование?
– Сожгут твою Москву французы, – ответил Авель и опять из дворца угодил в крепость… Москву сожгли, сходили в Париж, побаловались славой… Опять вспомнили об Авеле и велели дать ему свободу. Потом опять о нем вспомнили, о чем-то хотели вопросить, но Авель, умудренный опытом, и следа по себе не оставил: так и не разыскали пророка <…>
Так закончил свою повесть о. Н. о соловецком монахе Авеле.
О монахе Авеле у меня записано из других источников следующее:
Монах Авель жил во второй половине XVIII века и в первой XIX.
О нем в исторических материалах сохранилось свидетельство как о прозорливце, предсказавшем крупные государственные события своего времени.
Между прочим, он за десять лет до нашествия французов предсказал занятие ими Москвы.
За это предсказание и за многие другие монах Авель поплатился тюремным заключением.
За всю свою долгую жизнь, – он жил более 80 лет, – Авель просидел за предсказания в тюрьме 21 год.
Во дни Александра I он в Соловецкой тюрьме просидел более 10 лет.
Его знали: Екатерина II, Павел I, Александр I и Николай I.
Они то заключали его в тюрьму за предсказания, то вновь освобождали, желая узнать будущее.
Авель имел многих почитателей между современной ему знатью.
Между прочим, он находился в переписке с Параскевой Андреевной Потемкиной.
На одно ее письмо с просьбой открыть ей будущее Авель ответил так: “Сказано, ежели монах Авель станет пророчествовать вслух людям, или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет и самого Авеля и держать их в тюрьмах или в острогах под крепкою стражею…”
“Я согласился, пишет далее Авель, – ныне лучше ничего не знать, да быть на воле, а нежели знать, да быть в тюрьмах и под неволею”.
Но недолго Авель хранил воздержание и что-то напророчил в царствование Николая Павловича, который, как видно из указа Св. Синода от 27 августа 1826 года, приказал изловить Авеля и заточить “для смирения” в Суздальский Спасо-Евфимиевский монастырь.
В этом монастыре, полагать надо, и кончил свою жизнь прозорливец.
В другом письме к Потемкиной Авель сообщал ей, что сочинил для нее несколько книг, которые и обещал выслать в скором времени.
“Оных книг, – пишет Авель, – со мною нет. Хранятся они в сокровенном месте. Оные мои книги удивительные и преудивительные, и достойны те мои книги удивления и ужаса. А читать их только тем, кто уповает на Господа Бога”.
Рассказывают, что многие барыни, почитая Авеля святым, ездили к нему справляться о женихах своим дочерям.
Он отвечал, что он не провидец и что предсказывает только то, что ему повелевается свыше.
Дошло до нашего времени “Житие и страдания отца и монаха Авеля”; напечатано оно было где-то в повременном издании, но по цензурным условиям в таком сокращенном виде, что все касающееся высокопоставленных лиц было вычеркнуто.
По “Житию” этому, монах Авель родился в 1755 году в Алексинском уезде Тульской губернии.
По профессии он был коновал, но “о сем (о коновальстве) мало внимаше”.
Все же внимание его было устремлено на божественное и на судьбы Божии.
“Человек” Авель “был простой, без всякого научения, и видом угрюмый”.
Стал он странствовать по России, а потом поселился в Валаамском монастыре, но прожил там только год и затем “взем от игумена благословение и отыде в пустыню”, где начал “труды к трудом и подвиги к подвигом прилагати”.
“Попусти Господь Бог на него искусы великие и превеликие. Множество темных духов нападаше нань”.
Все это преодолел Авель, и за то “сказа ему безвестная и тайная Господь” о том, что будет всему миру.
Взяли тогда Авеля два некии духа и сказали ему: “Буди ты новый Адам и древний отец и напиши яже видел еси, и скажи яже слышал еси. Но не всем скажи и не всем напиши, а только избранным моим и только святым моим”.
С того времени и начал Авель пророчествовать.
Вернулся в Валаамский монастырь, но, прожив там недолго, стал переходить из монастыря в монастырь, пока не поселился в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии, на Волге.
Там он написал свою первую книгу, “мудрую и премудрую”.
Книгу эту Авель показал настоятелю, а тот его вместе с книгой проводил в консисторию. Из консистории его направили к архиерею, а архиерей сказал Авелю:
“Сия твоя книга написана смертною казнию”,- и отослал книгу с автором в губернское правление.
Губернатор, ознакомившись с книгой, приказал Авеля заключить в острог.
Из костромского острога Авеля под караулом отправили в Петербург.
Доложили о нем “главнокомандующему Сената”, генералу Самойлову.
Тот прочел в книге, что Авель через год предсказывает скоропостижную смерть царствовавшей тогда Екатерине II, ударил его за это по лицу и сказал:
“Как ты, злая глава, смел писать такие слова на земного бога?”
Авель отвечал: “Меня научил секреты составлять Бог!”
Генерал подумал, что перед ним просто юродивый, и посадил его в тюрьму, но все-таки доложил о нем Государыне.
В тюрьме Авель просидел около года, пока не скончалась Екатерина.
Просидел бы и больше, но книга его попалась на глаза князю Куракину, который был поражен верностью предсказания и дал прочесть книгу Императору Павлу.
Авеля освободили и доставили во Дворец к Государю, который просил благословения прозорливца:
– Владыка отче, благослови меня и весь дом мой, дабы твое благословение было нам во благое.
Авель благословил.
“Государь спросил у него по секрету, что ему случится””, а затем поселил его в Невской Лавре.
Но Авель вскоре оттуда ушел в Валаамский монастырь и там написал вторую книгу, подобную первой.
Показал ее казначею, а тот ее отправил к Петербургскому митрополиту.
Митрополит книгу прочел и отправил в “секретную палату, где совершаются важные секреты и государственные документы”.
Доложили о книге Государю, который увидал в книге пророчество о своей скорой трагической кончине.
Авеля заключили в Петропавловскую крепость.
В Петропавловской крепости Авель просидел около года, пока не умер, согласно предсказанию, император Павел.
После его смерти Авеля выпустили, но не на свободу, а под присмотр в Соловецкий монастырь, по приказанию Императора Александра I.
Потом Авель получил полную свободу, но пользовался ею недолго. Написал третью книгу, в которой предсказал, что Москва будет взята в 1812 году французами и сожжена.
Высшие власти осведомились об этом предсказании и посадили Авеля в Соловецкую тюрьму при таком повелении: “Быть ему там, доколе сбудутся его предсказания самою вещию”.
В Соловецкой тюрьме, в ужасных условиях, Авелю пришлось просидеть 10 лет и 10 месяцев.
Москва, наконец, была взята Наполеоном, и в сентябре 1812 года Александр I вспомнил об Авеле и приказал князю А.Н. Голицыну написать в Соловки приказ освободить Авеля.
В приказе было написано: “Ежели жив, здоров, то ехал бы к нам в Петербург; мы желаем его видеть и нечто с ним поговорить”. Письмо пришло в Соловки 1 октября, но соловецкий архимандрит, боясь, что Авель расскажет Царю о его (архимандрита) “пакостных действиях”, отписал, что Авель болен, хотя тот был здоров.
Только в 1813 году Авель мог явиться из Соловков к Голицыну, который “рад бысть ему до зела” и начал его “вопрошати о судьбах Божиих”. И сказывал ему Авель “вся от начала веков и до конца”.
Потом Авель стал опять ходить по монастырям, пока не был в царствование уже Николая Павловича пойман по распоряжению властей и заточен в Спасо – Евфимиевский монастырь в Суздале, где, по всей вероятности, и скончался.
Петр Николаевич Шабельский-Борк (1896-1952)(3) в начале 1930-х издал под псевдонимом Кирибеевич “историческое сказание” “Вещий инок”: “В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката, казалось, оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах.
Великолепный паркет Гваренги блестел своими изящными линиями.
Вокруг царили тишина и торжественность.
Пристальный взор Императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоявшего пред ним монаха Авеля.
В них, как в зеркале, отражались любовь, мир и отрада.
Императору сразу полюбился этот весь овеянный смирением, постом и молитвою загадочный инок.
О прозорливости его уже давно шла широкая молва.
К его келии в Александро-Невской Лавре шел и простолюдин, и знатный вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета.
Ведомо было Императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрек день кончины его Августейшей Родительницы, ныне в Бозе почивающей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны.
И вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле, Его Величество повелеть соизволил завтра же нарочито доставить его в Гатчинский дворец, в коем имел пребывание Двор.
Ласково улыбнувшись, Император Павел Петрович милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг и в каких монастырях был.
– Честной отец! – промолвил Император. – О тебе говорят, да я и сам вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия.
Что скажешь ты о моем царствовании и судьбе моей? Что зришь ты прозорливыми очами о Роде моем во мгле веков и о Державе Российской?
Назови поименно преемников моих на Престоле Российском, предреки и их судьбу.
– Эх, Батюшка-Царь! – покачал головой Авель. – Почто себе печаль предречь меня понуждаешь?
Коротко будет царствование твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой.
На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей.
В Страстную Субботу погребут тебя…
Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою…
Но народ русский правдивой душой своей поймет и оценит тебя и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких.
Число лет твоих подобно счету букв изречения на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном Доме твоем: “Дому сему подобает твердыня Господня в долготу дней”…
– О сем ты прав, – изрек Император Павел Петрович. – Девиз сей получил я в особом откровении, совместно с повелением воздвигнуть Собор во имя Святого Архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский замок.
Вождю небесных Воинств посвятил я и замок, и церковь…
– Зрю в нем преждевременную гробницу твою, Благоверный Государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет. О судьбе же Державы Российской было в молитве откровение мне о трех лютых игах: татарском, польском и грядущем еще – жидовском.
– Что? Святая Русь под игом жидовским? Не быть сему вовеки! – гневно нахмурился Император Павел Петрович. -Пустое болтаешь, черноризец…
– А где татары, Ваше Императорское Величество? Где поляки? И с игом жидовским то же будет. О том не печалься, батюшка-Царь: христоубийцы понесут свое…
– Что ждет преемника моего. Цесаревича Александра?
– Француз Москву при нем спалит, а он Париж у него заберет и Благословенным наречется. Но тяжек покажется ему венец царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы и праведным будет в очах Божиих…
– А кто наследует Императору Александру?
– Сын твой Николай…
– Как? У Александра не будет сына. Тогда Цесаревич Константин…
– Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу твою… Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнется, и сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость запустения Держава Российская обратится.
– После сына моего Николая на Престоле российском кто будет?
– Внук твой, Александр Вторый, Царем-Освободителем преднареченный.
Твой замысел исполнит – крестьян освободит, а потом турок побьет и славянам тоже свободу даст от ига неверного. Не простят жиды ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного, в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего запечатлеет он кровью царственною…
– Тогда-то и начнется тобою реченное иго жидовское?
– Нет еще.
Царю-Освободителю наследует Царь-Миротворец, сын его, а Твой правнук, Александр Третий. Славно будет царствование его. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет он.
– Кому передаст он наследие царское?
– Николаю Второму-Святому Царю, Иову Многострадальному подобному.
На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим; как некогда Сын Божий.
Война будет, великая война, мировая…
По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонной друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться.
Накануне победы рухнет Трон Царский. Кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власти, и наступит воистину казнь египетская…
Горько зарыдал вещий Авель и сквозь слезы тихо продолжал:
– А потом будет жид скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить Святыни ее, закрывать Церкви Божий, казнить лучших людей русских.
Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от Святого Царя. О Нем свидетельствует Писание. Псалмы девятнадцатый, двадцатый и девяностый открыли мне всю судьбу его.
“Ныне познах, яко спасе Господь Христа Своего, услышит Его с Небесе Святаго Своего, в силах спасение десницы Его”.
“Велия слава его спасением Твоим, славу и велелепие возложиши на него”. “С ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое” (ПС. 19, 7; 20, б; 90, 15-16).
Живый в помощи Вышняго, Возсядет Он на Престоле Славы. А брат Его царственный -сей есть тот, о котором открыто Пророку Даниилу: “И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего…” (Дан. 12,1)
Свершатся надежды русские. На Софии, в Царьграде, воссияет Крест Православный, дымом фимиама и молитв наполнится Святая Русь и процветет, аки крин небесный…”
В глазах Авеля Вещего горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал на него один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине.
Император Павел Петрович глубоко задумался.
Неподвижно стоял Авель.
Между монархом и иноком протянулись молчаливые незримые нити.
Император Павел Петрович поднял голову, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего, отразились глубокие царские переживания.
– Ты говоришь, что иго жидовское нависнет над моей Россией лет через сто.
Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей рек то же, что и ты.
Почитаю и я за благо о всем, что ныне прорек мне о потомке моем Николае Втором предварить его, дабы пред ним открылась Книга судеб. Да ведает праправнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпения своего…
Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою, изложи все письменно, я же вложу предсказание твое в нарочитый ларец, положу мою печать, и до праправнука моего писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчинского дворца моего.
Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей о мне, Роде моем и счастье нашей Державы.
И, вложив представленное писание Авелево в конверт, на оном собственноручно начертать соизволил:
“Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины”.
11 марта 1901 года, в столетнюю годовщину мученической кончины державного прапрадеда своего, блаженной памяти Императора Павла Петровича, после заупокойной литургии в Петропавловском соборе у его гробницы, Государь Император Николай Александрович в сопровождении министра Императорского двора генерал-адъютанта барона Фредерикса (вскоре пожалованного графским титулом) и других лиц Свиты, изволил прибыть в Гатчинский дворец для исполнения воли своего в Бозе почивающего предка.
Умилительна была панихида.
Петропавловский собор был полон молящихся.
Не только сверкало здесь шитье мундиров, присутствовали не только сановные лица.
Тут были во множестве и мужицкие сермяги, и простые платки, а гробница Императора Павла Петровича была вся в свечах и живых цветах.
Эти свечи, эти цветы были от верующих в чудесную помощь и предстательство почившего Царя за потомков своих и весь народ русский.
Воочию сбылось предсказание вещего Авеля, что народ будет особо чтить память Царя-Мученика и притекать будет к Гробнице Его, прося заступничества, прося о смягчении сердец неправедных и жестоких.
Государь Император вскрыл ларец и несколько раз прочитал сказание Авеля Вещего о судьбе своей и России. Он уже знал свою терновую судьбу, знал, что недаром родился в день Иова Многострадального.
Знал, как много придется ему вынести на своих державных плечах, знал про близ грядущие кровавые войны, смуту и великие потрясения Государства Российского.
Его сердце чуяло и тот проклятый черный год, когда он будет обманут, предан и оставлен всеми…”
Примечание:
1) Известный современный литературовед Д. Урнов в одной из своих книг, вышедших в серии “Пламенные революционеры”, сообщает, что еще в 1800 г. в США инженер и живописец Фултон получил заказ на панораму “Сожжение Москвы”. Подобные наваждения на выбранную жертву известны уже давно, да кому собрать… – Сост.
2) Сведения о монахе Авеле, собранные С.А. Нилусом, подтвердились недавно публикацией материалов хранящегося в “одном из центральных архивов Москвы” следственного дела 1796 г. Крестьянин Василий Васильев (так звали в миру прозорливца) родился в 1757 г. в д. Окулово Тульской губернии, а умер в суздальском Спасо – Евфимиевом монастыре в 1841 г. (“Лит. Россия”, 11.9.1992, с. 14)
3) Офицер русской Императорской армии, монархист, участник первой мировой войны. Участвовал в попытке освобождения Царской Семьи из Екатеринбургского заточения (“Луч света”, Берлин, 1919. Кн.1. С.25), в акте возмездия (уже в эмиграции) против Милюкова (убит был другой масон-думец В.Д. Набоков – отец писателя). Автор многочисленных исторических исследований о прошлом России, главным образом царствовании Павла I, о времени которого собрал богатейшую коллекцию раритетов (исчезнувшую во время второй мировой войны в Берлине, где он тогда жил). После войны Петр Николаевич переехал в Аргентину, жил в Буэнос-Айресе. – Сост.
4) Народная поэзия не исключала действия этих сил еще в период Смуты на чала XVII века.
Обращаясь к нижегородцам, Кузьма Минин говорил:
“Освободим мы матушку Москву от нечестивых жидов, Нечестивых жидов, поляков злых!”
Протоиерей Сергий Булгаков (зима 1941-1942 гг.):
“Еврействово в самом своем низшем вырождении, хищничестве, властолюбии, самомнении и всяческом само утверждении через посредство большевизма совершило если – в сравнении с та тарским игом – и непродолжительное хронологически (хотя четверть века не есть и краткий срок для такого мучительства), то значительнейшее в своих последствиях насилие над Россией и особенно над Св. Русью” которое было попыткой ее духовного и физического удушения.
По сему объективному смыслу эта была попытка духовно го убийства России” которая” по милости оказалась все-таки с негодными средствами, Господь помиловал и спас нашу родину от духовной смерти.
Сатана, который входил поочередно то в души ближайших ко Христу апостолов, Иуды” Петра, то вождей иудейства и в лице их в душу всего отпавшего еврейского наро да, ныне еще раз пытается умертвить удел Христа на земле – Св. Русь Он ищет и находит для себя орудие в большевицко-иудейской власти и в ее безумном дерзно вении раскрестить нашу родину духовно” – Сост.
5) Это и другие предсказания, несомненно, предопределили поведение Николая II вплоть до мученического конца, который он предвидел.
Французский посол при Русском Дворе Морис Палеолог писал: “Это было в 1909 году. Однажды Столыпин предлагает Государю важную меру внутренней политики.
Задумчиво выслушав его, Николай II делает движение скептическое, беззаботное, – движение, которое как бы говорит: “Это ли, или что другое, не все равно?!”
Наконец он говорит тоном глубокой грусти:
– Мне, Петр Аркадьевич, не удается ничего из того, что я предпринимаю.
Столыпин протестует.
Тогда Царь у него спрашивает:
– Читали ли вы жития Святых?
– Да, по крайней мере, частью, так как, если не ошибаюсь, этот труд содержит около двадцати томов.
– Знаете ли вы также, когда день моего рождения?
– Разве я мог бы его не знать? 6 мая.
– А какого Святого праздник в этот день?
– Простите, Государь, не помню!
– Иова Многострадального.
– Слава Богу! Царствование Вашего Величества завершается со славой, так как Иов, смиренно претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божиим и благополучием.
– Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более, чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле.
Сколько раз применял я к себе слова Иова:
“Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне” (Иов 3,25).
– Сост. По книге С. Фомина “Россия перед II Пришествием”.
http://www.pokaianie.ru/guestbook
О РУССКОЙ САМОБЫТНОСТИ
Достоевский о началах русской народной самобытности
«Мерило народа не то, каков он есть, а то, что он считает прекрасным и истинным».
В этом был убежден Ф.М. Достоевский, лучше других познавший и бездны русской души, и вершины русского духа.
Сегодня день рождения великого писателя.
Он родился 30 октября – по юлианскому календарю; в пересчете на григорианский календарь этот день в нынешнем столетии падает на 12 ноября (а не на 11-е, как ошибочно считается).
Отмечая рождение писателя, никогда не сомневавшегося в великом предназначении русского народа, портал «Православие.ру» публикует статью Александра Васильевича Моторина, доктора филологических наук, профессора, заведующего секцией нравственного и эстетического воспитания Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого.
Полный расцвет творчества Ф.М. Достоевского знаменательно совпадает с приобщением к старорусской жизни – в географическом и духовном пространстве.
С мая 1872 года писатель подолгу живет на земле Старой Руссы, углубляясь в постижение старых, но и вечно новых начал русской почвы, народности.
Между прочим, это сказалось в существенном преображении творческой установки:
с 1873 года Достоевский начинает «Дневник писателя» и ведет его, выпуская в свет с перерывами вплоть до января 1881 года – почти до самой своей кончины.
Перерывы в работе над «Дневником» по сути таковыми не являются.
Большие итоговые романы «Подросток» (1874–1875) и «Братья Карамазовы» (1878–1879) можно и должно рассматривать как притчевые включения в ткань творческого Дневника жизни, наподобие непосредственно помещенных в «Дневник писателя» малых произведений («Мальчик у Христа на елке», «Бобок», «Сон смешного человека», «Кроткая»).
В сопроводительных дневниковых пояснениях к этому роду произведений Достоевский указывает на их особую художественность:
правдивость, почти не вымышленность, приближающуюся к творческому заданию самого «Дневника»:
писать «о виденном, слышанном и прочитанном» (Дневник писателя. 1876. Март).
При таком подходе даже в большом романе начало художественного вымысла, воображения отчасти погашается стремлением к образному осмыслению действительного жизненного опыта, подлинного личного переживания.
Таким образом, зрелый Достоевский в значительной мере вернулся к одному из коренных начал русского самосознания: к словесному творчеству, свободному от личного произвола художника, от магической игры воображения, от искушения создавать и навязывать большому Божиему миру свой собственный мир, свою правду.
Это творчество летописное, молитвенное, проповедническое, богослужебное, всегда в той или иной мере пророческое (не столько в смысле предсказания будущего, хотя и это неизбежно, сколько в смысле духовного богообщения, исполнения Божией воли).
Многие современники признавали в Достоевском черты пророка, и сам он, несомненно, стремился в последние годы жизни к такому предназначению как единственно истинному для писателя (потому и любил на склоне лет принародно читать стихотворение А.С. Пушкина «Пророк»).
Именно в этом пророческом, летописно-дневниковом завершении и совершенстве творческой жизни писатель с особенной ясностью осознал и обозначил свою главную цель и задачу: «Главная цель “Дневника” пока состояла в том, чтобы по возможности разъяснять идею о нашей национальной духовной самостоятельности и указывать ее по возможности в текущих представляющих фактах» (Дневник писателя. 1876. Декабрь. – XXIV, 61).
Русскую народную самобытность Достоевский рассматривает с двух основных сторон:
со стороны ее вечных, неколебимых «начал», или «идеалов», и со стороны современного, текущего отступления от этих начал – совращения, развращения русской души в лице многих «желающих совратиться» (Дневник писателя. 1876. Апрель. – XXII, 130).
Писатель верит, что пока существуют начала, существует и народ и ничто не может его уничтожить, поскольку начала его жизни вечны, разве что он сам (или какая-то часть его) откажется от самого себя, предаст себя в руки врага Божиего и человеческого.
Но и в этом печальном случае народ, будучи соборной личностью, сотворенной для вечной жизни, не исчезнет, а расколется на две доли, точнее – уже на два разных народа, один из которых унаследует вечную райскую жизнь с Богом, другой – вечное адское умирание с сатаною, согласно евангельской притче Христа о Своем Втором пришествии и Страшном суде над народами-языками (см.: Мф. 25: 31–46).
На этой притче строится вся православная историософия, сторонником которой оказывается Достоевский: каждый народ, как и каждый отдельный человек, сотворен не только для временной, но и для вечной жизни и всегда пребывает в ответе перед Богом за свои земные помыслы, слова и деяния.
В февральском «Дневнике писателя» 1876 года о народных началах говорится так:
«Наш народ хоть и объят развратом, а теперь даже больше чем когда-либо, но никогда еще в нем не было безначалия…
А идеалы в народе есть и сильные, а ведь это главное:
переменятся обстоятельства, улучшится дело, и разврат, может быть, и соскочит с народа, а светлые-то начала все-таки в нем останутся незыблемее и святее, чем когда-либо прежде» (XXII, 41).
Идеальные русские начала сложились и утвердились за века страданий ради Христа и выразились в «простодушии, чистоте, кротости, широкости ума и незлобии» (XXII, 44), в желании послужить ближнему своему, а в конечном счете – Господу Богу.
«Знает же народ Христа Бога своего, может быть, еще лучше нашего, хоть и не учился в школе.
Знает – потому что во много веков перенес много страданий, и в горе своем всегда, с начала и до наших дней, слыхивал об этом Боге-Христе своем от святых своих, работавших на народ и стоявших за землю русскую до положения жизни, от тех самых святых, которых чтит народ доселе, помнит имена их и у гробов их молится» (XXII, 113).
Идеалы русского народа «сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони» (XXII, 43); «его исторические идеалы» – это, прежде всего, святые подвижники, «да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают!» (XXII, 43).
Многие из них были первыми и лучшими писателями нашими (от Феодосия Печерского до Тихона Задонского).
Светлые русские начала отразились и в образах новой словесности – той ее части, которая унаследовала достоинства словесности древнерусской:
«все, что в ней есть истинно прекрасного, то все взято из народа» (XXII, 43).
Самый чистый и глубокий источник русского народного духа – православное монашество, к которому старец Зосима в «Братьях Карамазовых» обращается с поучением: «Берегите же народ и оберегайте сердце его.
В тишине воспитайте его.
Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ – богоносец» (XIV, 294).
Именно из среды монашества, напоминает Достоевский устами старца Зосимы, «издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь?..
Русский же монастырь искони был с народом» (XIV, 294).
Лучшие представители народа вопреки подавляющей все духовное мирской среде находят в себе силы, чтобы уйти в монастырь и уже там обрести благодатные сверхчеловеческие силы для поддержки падающего мира.
Кто-то эту поддержку оказывает, не покидая монастырь, подобно старцу Зосиме, а кто-то, подобно Алеше Карамазову, – возвращаясь из монастыря в мир.
Сам старец Зосима благословил Алешу на это возвращение в мир:
«Мыслю о тебе так: изыдешь из стен сих, а в миру пребудешь как инок» (XIV, 259).
Крестьянка мнет лен. Пермской губ. Фото С. М. Прокудина-Горского. 1910 г.
Среди носителей народных начал в современности Достоевский особо отмечает русских женщин, непосредственно связанных с продолжением народа в поколениях и с воспитанием народной души от младенчества.
«Русский человек в эти последние десятилетия страшно поддался разврату стяжания, цинизма, материализма; женщина же осталась гораздо более его верна чистому поклонению идее, служению идее» (XXIII, 28); «в ней заключена одна наша огромная надежда, один из залогов нашего обновления» (XXIII, 28).
Поэтому на страницах «Дневника» и в художественных произведениях писатель тщательно исследует женские судьбы, особенно те обстоятельства, в которых женщина лишается права на семью, на рождение и воспитание детей.
Этому искажению женской доли способствует общее давление разлагающейся, «варварской» западной культуры нового времени, и в частности деятельность судов, часто неправедных, с точки зрения русских представлений о справедливости.
В целом «руссизм», «русскую правду», «русскую особь», «русское начало» (XXIII, 40) Достоевский в зрелые творческие годы определил как производные от «русского духа» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 40), понимая под «духом» веру православную и язык как неповторимо русское выражение этой веры.
Отсюда повышенное внимание писателя к жизни родного языка (см., например, «Дневник писателя» за 1876 год, июль–август, гл. 3, разд. «Русский или французский язык?» и «На каком языке говорить будущему столпу своей родины?»).
Отсюда же и непрестанное внимание к состоянию православной веры в России (это один из основных вопросов в «Дневнике писателя», а также в крупных художественных произведениях – от «Преступления и наказания» до «Братьев Карамазовых»).
По Достоевскому, «отрицающий народность отрицает и веру.
Именно у нас это так, ибо у нас вся народность основана на христианстве» (письмо А.Ф. Благонравову от 19 декабря 1880 г. – XXX. Кн. 1, 236).
Достоевский уверен, что Россия «несет внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше, – Православие, что она – хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 46).
Отсюда проистекает высшее предназначение русского народа как истинно православного – ненасильственное примирение всех народов в правой вере, причем с сохранением духовного своеобразия, языка каждого народа: «…назначение и роль эта не похожи на таковые же у других народов, ибо там каждая народная личность живет единственно для себя и в себя, а мы начнем теперь, когда пришло время, именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения.
И это вовсе не позорно, напротив – в этом величие наше…
Кто хочет быть выше всех в Царствии Божием – стань всем слугой» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 47).
Эта мысль станет любимой у Достоевского и получит полное развитие в «Дневнике писателя» за 1880 год.
Русские представляются писателю неким всеобъемлющим духовным единством, способным воспринимать качества всех прочих народов, понимать их «особь» и в то же время оставаться самим собой: «…всечеловечность есть главнейшая личная черта и назначение русского» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 31).
Россия как прообраз подлинного воссоединения народов противостоит в понимании Достоевского «Европе» и «Соединенным Американским Штатам» как образцам внешнего единства, за которым скрыто стремление народов к взаимному подавлению, к возвышению за счет других: «…Россия… есть нечто совсем самостоятельное и особенное, на Европу совсем не похожее и само по себе серьезное» (XXIII, 43); единение под защитой России «будет не одно лишь политическое единение и уж совсем не для политического захвата и насилия – как и представить не может иначе Европа; и не во имя лишь торгашества, личных выгод и вечных и все тех же обоготворенных пороков, под видом официального христианства… Нет, это будет настоящее воздвижение Христовой истины, сохраняющейся на Востоке, настоящее новое воздвижение Креста Христова и окончательное слово Православия, во главе которого давно уже стоит Россия» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 50).
Историософскому взгляду Достоевского являются три основных современных способа и образа устроения человеческой жизни на земле: православно-русский, восточно-мусульманский и западноевропейский.
У каждого способа глубокие исторические корни.
Каждый способ порождает соответствующий сверхнарод как особого рода объединение отдельных народов, связанных общим духом и верой, но несколько по-разному выражающих это общее духовное достояние на своих отдельных языках.
У каждого сверхнарода в отдельные исторические эпохи преобладает один язык для выражения духовных ценностей и международного общения.
Перемены в этом языке существенно связаны с переменами общего духа данного сверхнарода.
Православный, а в современных условиях – русский по преимуществу, способ обустройства жизни восходит к первобытной, до-потопной библейской праведности и ее преображающему возрождению в христианстве.
Достоевскому близка романтическая мысль о том, что русский народ-«богоносец», как и славяне в целом, еще в своем язычестве сохранил некие черты первобытной праведности, которые, будучи преображенными христианским духом, удержались и после принятия Крещения.
Знаменательно, что буквально последней цельной мыслью Алеши Карамазова в последнем романе писателя стала именно мысль о таком преемстве между языческой (точнее – первобытной, сохранившейся в язычестве) и православной праведностью, причем преемстве в исключительно важном для жизни народа погребальном обряде, напутствующем из временной жизни в вечную (и мысль эта прозвучала после исповедания веры в воскресение мертвых для вечной жизни): «Ну, а теперь кончим речи и пойдем на его поминки. Не смущайтесь, что блины будем есть. Это ведь старинное, вечное, и тут есть хорошее» (XV, 197).
Православно-русский способ жизнеустройства писатель подробно описывает в «Дневнике» и сопутствующих художественных произведениях, рассматривая его в противоборстве с другими.
Этому образу жизни особенно свойственно признание вечного достоинства и неповторимой самобытности каждого малого народа, входящего в состав данного духовного сверхъединства.
Все народы рассматриваются как братья в общей семье.
Именно этот способ жизни Достоевский считает богоданным и подлинно человечным, а потому и достойным распространения на все человечество, на все мироздание.
Такую свою веру в расширяющееся влияние русского духа он с особенной силой подтвердил в речи о Пушкине, помещенной в «Дневнике» на самом исходе жизни.
Правда, это светлое убеждение отчасти противоречило трагической эсхатологии самого Православия, на что указал еще К. Леонтьев, назвавший Достоевского представителем «розового христианства».
Исламский сверхнарод (в таких его проявлениях, как российские татары-мусульмане и балканские турки) Достоевский рассматривает бегло и по сути не вычленяет его из состава западного сверхнарода, усматривая между ними общие родовые черты духа, способствующие и внешнему союзническому их противостоянию православной России и подопечным ей православным народам в ходе последних Крымской и Балканской войн.
Для этого сверхнарода, в современном проявлении преимущественно западного, а по происхождению скорее ближневосточного, свойственно всепоглощающее стремление к земному господству, духовному и овеществленному. Это стремление побуждает к смесительному слиянию отдельных соучаствующих народов в общем составе, причем сильнейший из народов в определенную эпоху стремится подавить, поглотить другие народы, навязав им свой собственный язык.
Поскольку вполне подавить другие народы чрезвычайно трудно, внутри западно-восточного сверхнарода постоянно сохраняется напряжение междоусобного противоборства, самоубийственная устремленность к насилию всех над всеми не только по отношению к чужим, но и к своим, которые оказываются по сути чужими на пути к господству.
Наибольшее напряжение наблюдается при этом между арабо-мусульманским и западноевропейским сообществами (причем западноевропейская составная исторически включила в себя новое иудейство христианского времени).
Корнями своими западно-восточный сверхнарод восходит к первым проявлениям магического богоотступничества, отказа от первобытной праведности, что, согласно библейскому преданию, увенчалось вавилонским столпотворением.
В последующем существовании магического сверхнарода наблюдаются постоянные попытки воссоединения своих сил, в частности путем воссоздания некогда единого, а затем «смешанного» Богом (Быт. 11: 9) языка человечества (воссоединение при этом чают достичь путем обратного, словно бы алхимического смешения разрозненных частей).
В условиях современной европейской жизни эту столпотворительную нововавилонскую устремленность Достоевский усматривает, прежде всего, в католичестве, а в протестантском раздоре – очередное неизбежное наказание за магическую гордыню (Дневник писателя. 1876. Март).
Другой полюс западного сознания – социалистическое учение – также скрывает в себе нововавилонскую магию, «ибо социализм есть не только рабочий вопрос или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю» (слова автора-повествователя в «Братьях Карамазовых». – XIV, 25).
Таким образом, Достоевский описывает по сути два современных сверхнарода: магический и православно-мистический. В жизни современной России он с горечью наблюдает признаки частичной пораженности магическим духом, наиболее полно выраженным на Западе Европы.
В результате этой зараженности русский народ переживает состояние, близкое к расколу и дальнейшему бесконечному раздроблению, чреватому отказом от богоизбранности, самоуничтожением в притязании на человекобожество.
Дробление, как и на Западе, сочетается с попытками обновляющего воссоединения разрозненных частей путем их произвольного смешения.
В «Подростке» (1875) Крафт, с немецкой дотошностью изучавший признаки самораспада России, представляет логическую цепочку изменений в народной душе: люди становятся «помешанными», утрачивают «нравственные идеи» и в своей душевной смешанности, замешательстве безлико усредняются до «золотой середины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к делу и потребности всего готового» (XIII, 54).
И после этого рассуждения он, казалось бы, неожиданно заключает: «Безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь» (XIII, 54).
Возникающий здесь образ отрыва от почвы, от корней народного духа и, как следствие, измельчания растительно-жизненных сил народа (могучий лес – степная трава) вновь является уже в «Дневнике писателя» (1876. Июнь), где причиной гибельных изменений, измены народа собственному духу указывается подпадение чарам мнимо гуманной западной цивилизации: «Кто-то сострил в нынешнем либеральном духе, что нет худа без добра и что если и сведут весь русский лес, то все же останется хоть та выгода, что окончательно уничтожится телесное наказание розгами» (XXIII, 41).
Достоевский наблюдает, как, покоряясь обаянию западной цивилизации, изменяя языку и вере, некоторые образованные «русские» люди «теряли последнее русское чутье свое, теряли русскую личность свою» и «становились разрушителями России, врагами России!» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 43).
С другой стороны, он наблюдает, как выходцы из других народов в России становятся русскими по духу, а значит и по существу.
Наблюдает он и сложные переходные случаи, как, например, в романе «Подросток», где немец Крафт, считавший себя уже русским, по словам и делам оказывается все-таки нерусским; или как в «Преступлении и наказании», где русский по происхождению Раскольников изменяет вере своего народа и служит именно расколу народного единства, но затем раскаивается.
Крафт в «Подростке», оставаясь в глубине души логически рассуждающим и магически настроенным немцем, закономерно заканчивает жизнь самоубийством – венцом магической гордыни.
Как большинство немцев, он уповает на воплощенную народную силу – его фамилия и означает в переводе с немецкого «сила» (позже, в «Дневнике» 1876 года, Достоевский несколько страниц и даже особую главку посвящает «воинственности немцев»).
Крафт разделяет народы по их могуществу на главные и второстепенные.
Он исписал «тетрадь ученых выводов о том, что русские – порода людей второстепенная, на основании френологии, краниологии и даже математики, и что, стало быть, в качестве русского совсем не стоит жить» (XIII, 135).
Полагался он и на «филиологию» с ее данными (XIII, 45).
Здесь сказалось свойственное германскому (и шире – общемагическому) сознанию упование на родо-кровную основу народного единства и на божественное могущество человеческого духа.
Судьба Крафта – это предсказание исторической трагедии немецкого народа, в которой, впрочем, лишь частным образом отразилась очередная трагедия магического сверхнарода.
С Крафтом в романе спорят (или косвенно сопоставляются) представители других течений в русской прозападной интеллигенции: левые (социалисты, либералы), правые (консерваторы).
Однако, по Достоевскому, все их убеждения – от родо-кровной магии германского образца до космополитического либерализма – сходны в своем отрицании великого исторического предназначения русского народа и в своей пораженности общим западным духом, хотя и в разной степени поражены им.
Этот дух получил в XX веке наименование «фашизма», и Достоевский, подобно другому пророку русского слова Ф.И. Тютчеву (в его собственных размышлениях о Западе), предусмотрительно указал на эту родовую черту – не только в «Подростке», но и в «Дневнике» 1876 года (Март), где увлеченную Западом русскую интеллигенцию он описал посредством будущей «фашистской» символики, имеющей древнеримские корни: «Одним словом, хоть и старо сравнение, но наше русское интеллигентное общество всего более напоминает собою тот древний пучок прутьев, который только и крепок, пока прутья связаны вместе, но чуть лишь разогнута связь, то весь пучок разлетится на множество чрезвычайно слабых былинок, которые разнесет первый ветер. Так вот этот-то пук у нас теперь и рассыпался» (XXII, 83).
Здесь подразумевается римский символ государственной власти – пучок прутьев с секирой (лат. fascis – «связка, пучок»; откуда итальянское fascio – тот же «пучок» с секирой, ставший в XX веке знаком фашизма).
Единство подлинного русского народа, в отличие от мнимого и самораспадающегося единства обращенной к Западу интеллигенции, Достоевский не описывает в понятиях пучка и секиры.
А саму интеллигенцию в ее духовном отщепенстве и с ее стремлением насильственного воздействия на народ он именует неким обособившимся «народиком»: «Оказывается, что мы, то есть интеллигентные слои нашего общества, теперь какой-то уж совсем чужой народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность, и вот, оказывается, теперь даже и с желанием своей собственной веры» (Дневник писателя. 1876. Март. – XXII, 98).
Эта интеллигентская вера находит выражение в разнообразных ересях и сектах древнего и нового толка.
Особенно опасным новообразованием писатель считает спиритизм – прямое уже поклонение духам зла, и он неоднократно возвращается к описанию этого явления на страницах «Дневника».
Даже возрастающий атеизм Достоевский рассматривает в «Подростке» как новую веру западного происхождения, а самоорганизацию атеистов – как новую церковь, причем в «Дневнике» 1876 года (Март) замечает, что в своем романе предвидел возникновение действительной «церкви атеистов» в Англии (XXII, 98).
Внутри русской интеллигенции писатель различает две степени отпадения от своего народа.
Совсем отпавший «народик» – это «консерваторы» западного толка, те, кто защищает устои западного общественного устройства и, таким образом, сознательно и полностью порывает с русским духом и своей родиной.
Они закономерно заканчивают переходом в католичество – наиболее мощное в то время проявление западного духа.
«Итак, вот что значило перемолоться из русского в настоящего европейца, сделаться уже настоящим сыном цивилизации» (XXIII, 43); именно эти отщепенцы «теряли последнее русское чутье свое, теряли русскую личность свою, теряли язык свой, меняли родину, и если не переходили в иностранные подданства, то, по крайней мере, оставались в Европе целыми поколениями» (Дневник писателя. 1876. Июнь. – XXIII, 43).
Другие русские западники – либералы и социалисты – увлекаются теми устремлениями западного духа, которые направлены на разрушение любого прежнего жизнеустройства, в том числе и породившего их западного (Дневник писателя. 1876. Июнь).
Достоевский замечает «парадокс»: те из подобных отступников, которые не становятся скорыми жертвами собственного самоубийственного убеждения, выживают и возвращаются к истокам, началам родной духовности, становясь сознательными врагами западного миропорядка и защитниками русского образа жизни (XXIII, 38–40).
В данной части своих рассуждений и художественных созерцаний Достоевский предсказал противоречивый ход русской истории после 1917 года.
Мысли о противоречиях современной русской жизни развиваются не только в дневниковом повествовании, но и в художественной ткани «Подростка», в частности посредством сложного образа Версилова – образцового отщепенца-скитальца, во многом разорвавшего в своей душе и в отношениях с близкими скрепы народного духа.
Он уже неправославен, а по слухам, живя на Западе, «в католичество перешел» (князь Сокольский. – XIII, 31).
Однако слухи противоречивы.
Сам Версилов уклончиво подтверждает свое былое искушение католицизмом: «о Боге их тосковал» (XIII, 378), – но и признает итоговую либеральность своей веры: – «я… философский деист, как вся наша тысяча» (XIII, 379).
Его эсхатологические предчувствия отчасти напоминают православные.
Впрочем, отмечая нарастание вавилонско-магических антихристианских проявлений в жизни человечества, он не видит охранительного значения православного царства.
Он обещает Макару Ивановичу венчаться, когда тот умрет, с Софьей и никак не решается это сделать.
Его внутренний надлом выражается в испещрении русской речи иностранными словами.
Эта противоречивость выражена в латинской по происхождению фамилии: от versatio (позднелат. versio) – «вращение, обращение, изменчивость, поворот, возвращение».
Он однажды сказал по-французски: «Мы всегда возвращаемся» (XIII, 104).
В его жизни это проявляется и как прохождение полного (но не единственного) круга логических доказательств («версия»), и как намечающийся возврат к собственным народным истокам (православно-русским).
Он так и остается в своем болезненном расщеплении, раздвоении, кружении духа, но эта болезнь отцов, поставившая народное самосознание на грань распада, как показывает Достоевский, все-таки преодолевается подрастающим поколением детей – «подростков».
Великорецкий крестный ход. Фото: Владимир Ештокин
В целом наблюдения писателя в дневнике и последних романах позволяют ему заключить, что давние надежды Запада на уничтожение начал русского самосознания, надежды на «политическое и социальное разложение русского общества как национальности» вновь и вновь опровергаются подъемом православной веры, когда народ обретает в бедах и напастях общее «православное дело» (Дневник писателя. 1876. Июль–август. – XXIII, 102).
В новое смутное время неистребимая народная нравственность помогает типичному русскому «подростку» выдерживать искушение самой что ни на есть западной идеей Ротшильдова богатства, и словно бы в награду он заранее получает от всезнающего автора фамилию князя, основавшего Москву – будущий Третий Рим (не кровная, а духовная причастность к роду избранных строителей державы здесь указывается).
Другой такой же подросток, Алеша Карамазов, глубоко проникается духом православного монашества и возвращается в мир «твердым на всю жизнь бойцом», чтобы защищать начала народной нравственности и веры.
http://www.pokaianie.ru/guestbook
ТАИНСТВЕННЫЙ СМЫСЛ НАШЕЙ ИСТОРИИ
ИСТОКИ ЗЛА: ИДЕОЛОГИЯ КАРЛА МАРКСА
ПРИСЯГА НА ВЕРНОСТЬ ЦАРЮ И ОТЕЧЕСТВУ
Настоящий русский патриот: В.Ф. фон дер Лауниц

О В.Ф. фон дер Лаунице рассказывает историк Владимир Соколов-Лермонтов, преподаватель художественного училища в Ставрополе:
– Многие современные исследователи пишут о том, что трагедия России начала XX века заключалась в том, что между государем и народом оказалась прослойка людей, чуждых и государю, и народу, и России. И вот на этих людях лежит ответственность за то, что произошло. Они присягали государю на верность, он дал им всё: звания, чины, награды – только служите России. А они оказались предателями России. История не терпит сослагательного наклонения, но думается, что если бы Владимир Федорович был в 1917 году рядом с государем, то в царском дневнике никогда не появились бы горькие слова: «Всюду измена, трусость и обман».
За десять лет до этого, 22 мая 1906 года, Владимир Федорович запишет: «Тяжелое лихолетье приходится нам переживать. Обезумевшие, опьяненные успехом враги нашей настрадавшейся Родины усиленно продолжают свою дьявольскую пропаганду. Всё им позволено, всё им на руку: подлоги, ложь, клевета, убийства, террор, подкуп – это их лозунги. Под рукоплескания с толку сбитой толпы хулиганов, принимаемой за русский народ, провозглашаются возмутительные воззвания. Неустанно повторяю: велик Бог земли Русской, – и с глубокою верою и надеждою взираю на будущее России. С нами Бог!»
***

Фон дер Лауниц немного прожил: 50 лет – для любого государственного человека возраст расцвета. Он происходил из древнего прибалтийского рода. Его предки впервые появились в России, когда женой Великого Московского князя стала наследница византийского престола принцесса София Палеолог, и один из его предков сопровождал ее. В эпоху Иоанна Грозного и позднее Лауницы упоминаются в числе служилого дворянства. Отец Владимира Федоровича, кадровый военный, генерал, участвовал во всех войнах, которые Россия вела в середине XIX века: это и Польская компания, и Русско-турецкие войны. Сына с детства он готовил к воинской службе. Владимир Федорович окончил Пажеский корпус в Петербурге, участвовал в Русско-турецкой войне, а после возвращения жил как помещик, занимаясь землей, был предводителем дворянства в Харьковской области, где находилось имение его супруги, Марии Александровны. В конце XIX века его призвали на государственную службу.Россия вступала в новый период своего бытия, и потребность в людях, способных к государственному служению, была велика. Первоначально фон дер Лауница назначили вице-губернатором Архангельской губернии. А спустя год и семь месяцев перевели по указу императора Николая II на пост губернатора Тамбовской губернии. Там он занимался строительством храмов, открывал школы. Он, человек, который по положению был далек от народа, по-настоящему был близок к нему – не как современные политики, которые приезжают обозначиться в толпе людей, а незаметно участвовал в жизни – оказывал материальную помощь, духовную поддержку, ходил по ночлежным домам, многих устраивал на работу. Когда его убили, тамбовские ночлежники прислали ему в знак благодарности венок.
Самое главное деяние Владимира Федоровича на посту губернатора Тамбова – это организация прославления преподобного Серафима Саровского. Саровские торжества были своеобразным переломным событием в истории России. После них начался новый период. По России прокатилась первая русская революция. Конечно, волнения были и раньше, и очень интересно Владимир Федорович реагировал на них. В нем удивительным образом сочетались милосердие и забота о людях, а с другой стороны, если речь шла о понятиях государственного масштаба, он мог быть твердым, действовал бескомпромиссно. Как человек, облеченный властью, он понимал, какая на нем лежит ответственность.
Губернатором соседней с Тамбовом Саратовской губернии был Петр Аркадьевич Столыпин, либерал-демократ по своим взглядам. Владимир Федорович стоял на почвеннических позициях, укорененных в истории России. И поэтому события, связанные с крестьянскими волнениями, развивались в этих губерниях по-разному. Владимир Федорович считал, что крестьяне сами по себе не являются виновниками (виноваты те, кто их подзадоривает), а значит, они в лице власти должны увидеть определенность и твердость действий. Там, где, как в Саратовской губернии, административные органы вступали в переговоры с поджигателями, всё кончалось большими беспорядками и даже кровью. Там же, где власть действовала решительно и лишала заговорщиков того статуса, который они хотели себе придать, жертв было меньше. Например, тогда по Тамбовской губернии ездили агитаторы, подбивали крестьян поджигать усадьбы, воровать у соседних сел хлеб. Многие крестьяне не хотели этого делать, но толпа увлекала. И вот Владимир Федорович отправился в одно из сел, охваченных беспорядками (есть подробное описание в книге священника этого села). Первое, что он сделал, пошел в храм и молился за богослужением. Затем все собрались на площади, и губернатор беседовал с мужиками, после чего они встали перед ним на колени: «Прости, бес нас попутал, мы всё вернем». Крестьяне всё вернули, а губернатор их, раскаявшихся, защитил и не стал наказывать.

Во время Саровских торжеств, когда у Владимира Федоровича была возможность общаться с государем, сильнее всего обнаружилась общность их мировоззрения. Россия должна была выбирать свое будущее. Петр Аркадьевич Столыпин думал вести Россию по западническому пути: работа с Думой, конституционная монархия. Это отрицало важный принцип государственного устройства: ведь монарх – не тот, кого выбирает народ, монарх – отец народа. Власть, которая выбирается снизу, не может быть сакральной, она лишена духовного смысла. Именно царская власть, ничем не ограниченная, как власть отца над детьми, – это и есть в понимании традиционной русской культуры власть, которая ведет людей к Богу. Ограничивать эту власть всё равно что ограничивать власть отца над сыном. В этом смысле почвенническая позиция фон дер Лауница была близка императору.
– В чем заключалось почвенничество фон дер Лауница?
– Владимир Федорович с детства был укоренен в глубинах народной жизни. С малых лет он вырос среди крестьянских мальчишек (его родители видели в этой дружбе важный воспитательный момент) и через всю жизнь пронес убеждение, что русский крестьянин – опора престола, стержень государства. Он испытывал огромную личную тягу к народу. До сих пор у потомков крестьян его поместья хранится память о его благодеяниях: этой семье он подарил корову (когда их собственная корова пала); с теми, кто у него работал, всегда находил время, будучи губернатором, разделить трапезу. Я думаю, в этом смысле личность Владимира Федоровича поучительна. Сегодня мы видим руководителей, которые пытаются общаться с простым народом, но это выходит очень неестественно. А там не было никакой «игры в доброго барина», просто совершенно искреннее стремление к человеку, при этом каждый оставался самим собой.

В начале XX века работал крупный русский экономист Сергей Федорович Шарапов – личность сейчас наполовину забытая. Шарапов предложил альтернативную столыпинской концепцию экономического развития России. Столыпин стоял за ликвидацию общины, потому что она, дескать, себя изжила, и в этом видел способ остановить революционный пожар. Но что это значило? Это значило, что те связи, которые формировались на протяжении тысячи лет на Руси, рушились. Как жила русская сельская община? Как семья: у кого-то сгорел дом – собрались, построили дом. А Столыпин говорил: «Нет, сейчас так уже жить нельзя. Нужно, чтобы человек почувствовал себя единоличным хозяином» (но при этом никто не знал, как будет дальше вести себя Россия при последствиях этой реформы). А фон дер Лауниц придерживался взглядов Шарапова, который говорил, что нужно возродить общину на новом уровне. Ее сердцевиной должен стать церковный приход, в рамках которого соберутся и «князья», и «крестьяне», и каждый своим служением станет участвовать в государственном строительстве. К сожалению, столыпинская реформа не учитывала духовную составляющую, а русский народ никогда не сможет без нее обойтись.

И вот, когда в своей губернии фон дер Лауниц сделал уже всё, что мог, государь предложил ему место петербургского градоначальника. Естественно, первое движение у Владимира Федоровича было отказаться: он не был карьерным человеком. Но государь сказал ему: «Воля ваша, но это моя личная просьба». После таких слов отказываться было невозможно. И он уехал в Петербург, где попал в совершенно враждебную среду чиновников. Это была «сплоченная организация», которая прикрывала друг друга, при этом им был абсолютно не важен результат их деятельности. Кроме того, после революции были даны всяческие свободы: слова, выборов, совести, печати – полный разгул демократии, который мы видим и сегодня, – игорные клубы… И единственное, что он смог успеть, – это навести в столице относительный порядок. В каком смысле? Человек совершил преступление – за это преступление он должен был держать ответ. Фон дер Лауниц боролся, насколько мог (учитывая то, что по закону было нельзя закрывать игорные заведения), за общественную нравственность. Ну и, естественно, он столкнулся со страшными интригами, и многие источники косвенно, но определенно свидетельствуют о том, что его убийство не было заговором революционной шайки: у убийцы были иные покровители. Смотрите: полицейская охрана была снята как раз тогда, когда фон дер Лауниц приехал и ее должны были, наоборот, усилить; попал в руки преступников номерной пригласительный билет и т.д. Накануне гибели он вел разговор с некоторыми из своих подчиненных о том, что приготовлено всё необходимое для проведения важных арестов, которые, как он считал, должны были сотрясти всю Россию. Он вышел на тех людей, которые были ключевыми фигурами в разрушительном процессе и одной рукой поддерживали большевистское движение, другой – анархистов, третьей – другие партии, финансировали всех понемножку, чтобы русский пожар разгорелся.Убийство произошло на освящении храма при Первом медицинском экспериментальном институте Петербурга (это клиника кожных болезней в честь мученицы Александры). Утром перед тем, как он должен был ехать на освящение лечебницы, в его кабинете раздался телефонный звонок, и неизвестный голос произнес в трубку: «Вы проиграли». Когда покушение свершилось и в его кабинет прибыла служебная комиссия, чтобы опечатать бумаги, – сейф был взломан, документы исчезли.
О своем деде и жизни семьи после его убийства рассказывает Светлана Герасимовна Бюга (Франция):
– Дедушку убили, бабушка умерла в тюрьме. Нашу семью выставили с барабанным боем из Рогозянки – имения мамы (не свои крестьяне, а пришедшие из соседнего села). Поэтому я родилась уже в Харькове. В советское время убили папу, офицера русской армии, за убеждения и отказ «сотрудничать». Нас осталось пятеро детей. Мы голодали, и, чтобы мы не думали о еде, наша старшая сестра Елена, которая была умница, заставляла нас петь. Мы собирали мерзлую картошку в полях и так немножко протянули. А мама, «блакитна кров», урожденная княжна Трубецкая, находилась в тюрьме. Когда ее вели на расстрел, рядом с ней оказался советский военный. Он воскликнул: «Барыня, что вы тут делаете?» А мама на гражданке открыла лазарет и школу, так он ее узнал и спас. Мама вернулась без зубов, в 42 года, седая и с палкой. Это первое, что я помню о маме. Шел 1941 год. Старших девочек Елену и Наталью схватили немцы и собирались направить на работы в Германию. Видевшие это соседи рассказали маме. И мама, владевшая всеми европейскими языками, пошла к ним: «Забирайте и меня с моими детьми». Мы поехали все вместе. Тогда мне исполнилось 8 лет. Единственное, что мама взяла с собой, это была корзина с фотографиями и иконами. Нас эшелонами перевозили в Польшу, из Польши – в Германию. И тут оказалось, что один русский офицер, американский подданный, направляется во Францию. Мама взяла икону Божией Матери и благословила меня ею со словами: «Хоть одну спасу». И отправила меня с ним. Так я приехала во Францию 11 ноября 1945 года в 11 часов вечера. Я ничего не знала, кроме телефона тети, которая эмигрировала с Белой армией в 1922 году. Тетя меня очень хорошо приняла. Они жили на широкую ногу, в 17-м округе Парижа, имела на мамину шкатулку с драгоценностями два магазина. Во Францию на тот момент перебралось большинство наших родственников: Осоргины, Трубецкие, Самарины. И меня возили на показ как «дочь Мими» – маму звали Эмилия. Через шесть месяцев таким же способом с французской «Assistance sociale» мама прислала Александру, благословив ее иконой Спасителя. А после смогла перебраться и сама с дочерью Натальей. Елену мы потеряли. Во Франции нам было трудно, мы жили у тети, после в 13-м округе в квартире, где было минус 5; мама спала на постели, мы на полу.


– Мама сетовала на такую страшную жизнь?
– Никогда. Представляете, что она пережила! Она никогда нам не говорила против Советов. У нас нет никакой ненависти. Наоборот, у нас есть любовь к России, несмотря на голод, на холод, на всё.
– Как мама смотрела на исторические перипетии в России?
– Вы знаете, мама никогда о политике с нами не говорила. Мама нам рассказывала Евангелие. Когда мои сестры вышли замуж, мы еще 13 лет жили с мамой. Это была моя мама, мой друг, мое всё. Она скончалась 2 мая 1966 года, в Шамбери, где я преподавала. Оттуда мы с дядей перевезли ее в Сен-Женевьев-дю-Буа, и там в часовенке владыка Мефодий (Кульман) ее отпевал. Она была очень сильная и верующая. Вообще все Лауницы очень основательные и волевые. И главное для них – вера. Первое – это молитва и крест, всё начиналось всегда с них.
Я была в кабинете деда в Петербурге, представляете? Мы искали Экспериментальный институт, его храм и потеряли, было, всякую надежду. И вдруг я вижу купол, поднялась наверх. Выходит человек в белом халате: «Что вы тут делаете?» Я говорю: «Я ищу церковь». – «Вы не имеете права». Я говорю: «Я имею право. Здесь убили моего деда». Он смилостивился и впустил меня: «Да, это тут». Я лично подавала бумаги о канонизации, но мне сказали: «Ах, он был военный». Да мало ли военных святых было! Его на службе убили. И Столыпин должен был присутствовать на освящении клиники. Их обоих предупредили: будет покушение. Столыпин не приехал, а дедушка не мог не приехать, он же был губернатором! Младший сын Федор, ему было 7 лет, просил его: «Возьми меня с собой». Дед ответил: «Не могу, ты маленький, но я всегда буду на тебя смотреть».

– В 1906 году В.Ф. фон дер Лауниц был убит, и отец Константин Богоявленский, как бы подводя итог его жизни, сказал: «Сияние мученического венца Владимира Федоровича фон дер Лауница и других страдальцев за веру, царя и Отечество далеко вглубь дальнейших веков русской истории будет сиять небесными лучами среди непроглядного мрака лжи, обмана, предательства и измены при служении Родине. Современники не могут во всей полноте оценить всего величия их мученических страданий, их подвига, недостаточно еще поймут все конечные плоды их трудов. Но история всё поймет и оценит. История возведет их на пьедестал спасителей Отечества, ценой крови запечатлевших свой патриотизм».
Совершенно поразительно то, что фон дер Лауниц не пошел в своей жизни ни на один компромисс. В России было много великих государственных деятелей. Но его личность привлекает именно своей честностью, неподкупностью, бескомпромиссностью и вместе с тем детской незамутненной верой. Однажды его вызвали в Думу, предъявив обвинение, что он в типографии петербургской газеты «Ведомости петербургского градоначальства» напечатал патриотическую книжечку, и он должен был дать объяснения, на каком основании использовал государственную типографию для частной патриотической организации – «Союз русского народа». И он дал. Закончив, он прямо на трибуне перекрестился и пошел. Его спросили: «Почему вы креститесь?» Он ответил: «Я крещусь, что, слава Тебе, Господи, в нашей деревне мужики не знают, чем вы тут занимаетесь!» Понимаете, вот эти чистота и непосредственность сочетались в нем с мудростью, предусмотрительностью, твердостью. Он был человек, бесконечно требовательный к себе. Но и от тех, кто был ему подчинен, он требовал исполнения долга. Он не терпел расхлябанности и самоуправства. Когда в Тамбовской губернии обнаружили поджигателей-агитаторов, он распорядился: «Действовать решительно, не останавливаться перед применением оружия во избежание большой крови», – ведь речь шла о народе. То есть если он имел дело с врагами Отечества и понимал, что они ведут подрывную деятельность, он с ними не церемонился. А с другой стороны, он милостиво заботился о солдатах, которые терпели тяготы военной жизни.

В.Ф. фон дер Лауниц – это образ настоящего русского патриота, не «современного интеллигента», медитирующего на тему, что морально, а что не морально. Он действовал, как человек долга, совести, чести и – самое главное – чистой, искренней христианской веры. Он чувствовал Россию через Православие. Саровские торжества показали, как надуманны слова о том, что народ хочет свергнуть мракобесное иго царского самодержавия и Церкви. Вся Россия пришла к Серафиму Саровскому. А в эти же дни в Лондоне проходил II съезд РСДРП, на котором (и это символично!) формировалась большевистская партия.
Для В.Ф. фон дер Лауница Православие – это основа русской жизни. Без него ни сытость, ни благополучие не обеспечат России благоденствия. Как царь Соломон говорил: «Когда дурак досыта ест хлеб, от этого трясется земля». Звучит немножко грубо, но сказано точно. И второе: он ценил общественное устройство Российского государства, его традиционность, монархию. Нельзя, говоря об этой области, как и о духовной, утверждать, что что-то устарело. Истина не может устареть.
– Как вы думаете, если бы В.Ф. фон дер Лауниц оказался в нашем государстве в наши дни, какой бы он придерживался позиции?

– Трудно представить его в нашем контексте, потому что слишком несоизмеримы личностные масштабы. Но если взять основы того, чему он учил, то они могут быть восприняты и сегодня. Ведь это был прекрасный семьянин, настоящий друг, боевой товарищ. Вот случай из его военной биографии: шла Русско-турецкая война, на его глазах погибал товарищ, и, умирая, он поведал о долгах, которые оставляет своей семье. Фон дер Лауниц его успокоил: «Я выплачу все твои долги». И он работал, хотя ему было страшно тяжело; он на несколько лет остался в Болгарии, чтобы выплатить долг товарища. И только когда он полностью расплатился, поехал домой. То есть, понимаете, его опыт применим и в частной, и в государственной, и в общественной, да и в духовной жизни.Сегодня порой мы видим верующих людей, замечательных, но, к сожалению, лишенных административных способностей. Они не могут совместить свою веру с тем, что нужно руководить. И возникает представление, что верующие – это такая манная каша. А скрывается за этим элементарная безответственность. С другой стороны, у нас есть администраторы, которые могут руководить горлом. Но, к сожалению, результаты не очень впечатляют, потому что силой и хамством мало что можно созидать. А как это все совместить? Как быть и настоящим христианином, и настоящим сыном своего Отечества, и настоящим руководителем, и воином, и семьянином, и государственным деятелем? Вот этот пример В.Ф. фон дер Лауница, я думаю, сегодня очень востребован.
«Единственное средство для борьбы с кровавой вакханалией – это непреклонная стойкость тех, кто служит Родине. Убьют меня – на мое место явится другой, которому я желаю одного: обладать чувством непоколебимого долга», – писал он. И то, что в истории России были такие люди, – это залог, что в будущем наша страна обязательно встанет. У нас огромный потенциал – исторический и духовный.
http://www.pravoslavie.ru/65966.html
СКОРЕЕ БЫ!
“Православная Церковь готова начать диалог с российскими властями и обществом о возвращении института монархии, как единственно верной формы правления, заявил архиепископ Сыктывкарский Питирим.
«В Библии указаны два строя: Богоправление и Царское правление, которое уступает первому. Демократический стой еще больше уступает, дальше и все остальные строи, которые существуют в наше время. Церковь готова войти в диалог о монархии. Монархия сохранилась во многих странах, и почему Россия менее достойна иметь монарха, чем Великобритания? Это же и возвышение статуса. Значит, считают, что наша страна не достойна этого? Церковь готова к этой идеологии», – заявил он.
При этом владыка отметил, что такой диалог может растянуться на годы и даже десятилетия. Говоря об институте монархии, архиеп. Питирим особо подчеркнул высокий уровень нравственности Царских семей на примере последней.
«Большинство священников и архиереев являются монархистами. Монархистами были и почившие Патриархи и нынешний Патриарх, и многие Митрополиты. При безбожной власти народ наш всегда сострадал, а духовенство сидело по тюрьмам – ни один не отрекся. Это прямое доказательство, что мы, монархисты, достаточно сораспинаемся, так сказать, Христу и сострадаем нашему монарху, который был канонизирован в 2000 году», – заключил он”.
ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО В БУДУЩЕМ. СВЯЩЕННИК ПАВЕЛ ФЛОРЕНСКИЙ
Несмотря на то, что изучение жизни и творчества священника Павла Флоренского приобрело систематический и углубленный характер, до самого последнего времени период лагерей (август 1933-го — 8 декабря 1937-го) был малоизвестен (единственный источник — письма самого отца Павла, источник уникальный, но своеобразно зашифрованный), а период ареста, следствия и осуждения (25/26 февраля — 26 июля 1933-го) оставался совершенно “белым пятном”. Первые краткие сведения о деле, по которому осудили священника Павла Флоренского, были сообщены семье московским управлением КГБ в письме от 11 января 1990 года. Тогда же семье была возвращена уникальная рукопись Флоренского, завершенная им в тюрьме 26 марта 1933 года: “Предполагаемое государственное устройство в будущем”.
По мере прочтения текста становилось ясно, что перед нами не просто следственные показания священника Павла Флоренского, но самостоятельная работа, своеобразный философско-политический трактат.
Содержание этой, вероятно, последней цельной философской работы таково: 1. Общие положения. 2. Исторические предпосылки. 3. Государственный строй. 4. Аппарат управления. 5. Образование и воспитание. 6. Религиозные организации. 7. Сельское хозяйство. 8. Добывающая промышленность. 9. Перерабатывающая промышленность. 10. Финансовая система. 11. Торговля. 12. Кадры. 13. Научные исследования. 14. Народное здравие. 15. Быт. 16. Внутренняя политика (политическое управление). 17. Внешняя политика. 18. Переход к обсуждаемому строю.
После обзора следственного дела, опубликованного В. Шенталинским (Удел величия — “Огонек”, 1990, № 45. С. 23 — 27), становится более ясно происхождение этого произведения Флоренского, сохранившегося для истории стараниями тех, кто предал смерти его создателя и пытался предать забвению даже его имя.
Первые показания Флоренского датированы 28 февраля. Сначала он отрицал выдвинутые обвинения. Но после очной ставки с П. В. Гидуляновым, поняв, что все нужные “показания” уже собраны путем обмана и провокаций, Флоренский в своих показаниях 3,4,5 марта перешел на путь самооговаривания. При этом он поставил себя во главе “национал-фашистского центра” “Партии Возрождения России” и собственные показания формулировал так, что, с одной стороны, “развивал” фантастическую версию П. В. Гидулянова, а с другой — показывал недейственность мнимой организации. Вероятно, следствие предложило Флоренскому, как “идеологу и духовному главе Союза”, изложить свои взгляды в систематическом виде. Соответственно сценарию следствия, отец Павел должен был в своей работе сделать целый ряд оговорок, которые бы свидетельствовали о его виновности (иначе все показания и вся работа были бы признаны ложными).
Однако, будучи более свободным в своем собственном трактате, чем в ответах следователю, отец Павел мог попытаться высказать и свои истинные взгляды на целый ряд вопросов государственного развития, надеясь, что они окажутся необходимыми для будущих поколений, а также надеясь, что в каком-то далеком будущем это послужит к снятию обвинения если не с него самого, то хотя бы с его семьи. Надо признать, что предвидение отца Павла оправдалось, и он блестяще справился с той задачей, какую мог выполнить.
Но и этим не исчерпывается значение данной работы Флоренского. Под угрозой смерти, при тюремных пытках и издевательствах, он написал философско-политический трактат, который по содержательной стороне и стилистической емкости может быть поставлен в ряд классических работ Л. Тихомирова, И. Ильина, А. Солженицына. Несомненно, что его изучение откроет нам новую страницу русской политической мысли.
Игумен АНДРОНИК (Трубачев)
Рукопись отца Павла “Предполагаемое государственное устройство в будущем” представляет собой 26 пронумерованных с обеих сторон листов (51 страницу), исписанных чернилами разных цветов (красными, зелеными, голубыми). Переданная из архивов КГБ рукопись оказалась сильно испорченной: внутренний край листов был залит водой, часть текста размыта так, что отдельные слова и целые выражения не читаются. Публикаторы приложили все усилия для полной расшифровки рукописи, однако, к сожалению, прочесть удалось не все.
Разные цвета чернил, некоторые отличия в почерке (при сохранении наиболее характерных особенностей почерка отца Павла) свидетельствуют о том, что рукопись создавалась в течение нескольких дней. Закончена она была, как указано самим автором, 16 марта 1933 года. После этого рукопись попала на чтение к следователям, которыми были подчеркнуты (карандашами разных цветов) непрочитанные ими слова и выражения. Флоренский прояснил эти слова, надписав их более четко сверху строки. Вероятно, тогда же он внес некоторую стилистическую правку. Текст публикуется по этой последней “редакции”.
Структура публикуемого текста следует заметкам отца Павла. Так, например, параграф 11 “Торговля” был написан им последним, точнее говоря, приписан ко всей рукописи, ибо перед ним стоит дата и подпись Флоренского, повторяющаяся после этого параграфа. Однако здесь же находится примечание Флоренского, предписывающее поместить данный параграф после параграфа 10. Публикаторы следовали указаниям автора.
При издании рукописи используются следующие специальные обозначения:
- Многоточие в квадратных скобках […] обозначает, что текст не восстановлен публикаторами.
- Слово, часть слова или выражение в квадратных скобках, напр., [месту] или [безусловно ими], обозначают, что текст размыт и восстановлен публикаторами.
- Курсивом отмечены слова, вставленные публикаторами в текст сообразно смыслу рукописи и стилю отца Павла.
Все остальные знаки: круглые скобки, выделение полужирным шрифтом и т.д. — принадлежат Флоренскому.
Рукопись расшифрована и подготовлена к печати С. Л. Кравцом при содействии игумена Андроника, С. М. Половинкина и Н. В. Тарасовой. Публикация игумена Андроника, М. С. Трубачевой, П. В. Флоренского. Фотографии предоставлены архивом семьи Флоренских.
Читать книгу:
Предполагаемое государственное устройство в будущем_Флоренский